long lost lake
1. Фандом - Lacrimosa
2. Пэйринг - Tilo Wolff, Anne Nurmi, Thomas Nack
3. Рейтинг - R
4. Жанр - ангст, драма
5. Комментарий - Еще один фикшен,посвященный Лакримозе, раньше лежал на fanfic.ru, нынче лежит только здесь. Был вдохновлен музыкой Echos. О борьбе с темной стороной души?..
6. Предупреждение - Не без соплей. Есть немного гета.
7. Дисклеймер - Рассказ не имеет ничего общего с реальностью: ни события, ни время, ни место.
Томас. (Одиночество для двоих)
читать дальше***
В середине февраля мы, наконец, были готовы отправляться в студию и набело записывать весь материал, над которым Тило работал много месяцев. Мой вклад был, конечно, невелик. Из десятка песен, написанных или начатых мною после выхода предыдущего альбома, только две показались мне более или менее достойными того, чтобы войти в новый альбом. Тило, впрочем, считает, что можно было взять как минимум пять ("если их доделать и аранжировать как следует" – добавляет он), но я не испытываю особых иллюзий по отношению к своему "творчеству". Но мне и не стыдно: одна из самых главных вещей, которым я научилась у Тило – выражать свои эмоции в творчестве такими, каковы они есть, потому что искренность стоит больше, чем профессионализм. Поэтому мне легко: я была искренна.
Но проблемы преследовали нас одна за другой: в довершение тому, что наш драммер покинул нас буквально посередине записи, я подхватила простуду и охрипла. На мой электронный ящик стали приходить странные письма с угрозами и оскорблениями. Тило признался, что тоже получает множество подобных писем. Это действовало на нервы. Нам сказали, что письма приходят из России: кто-то настойчиво грозился "расправиться" с нами, если мы приедем в эту страну... Мы и не собирались.
Из-за простуды я чуть не потеряла голос. Когда мы сидели в студии, Тило поил меня всякими настойками, готовил горячий чай из трав и следил, чтобы я тепло одевалась и не выскакивала лишний раз на мороз. Я убеждена, что в этом было гораздо больше простой человеческой заботы, чем беспокойства об исполнении вокальных партий в его песнях.
Уже полгода, как отношения наши охладели настолько, что я не могла ни вслух, ни про себя сказать, что мы "вместе". Общение осталось свободным, но говорить по душам просто не было потребности. Мы могли сидеть вдвоем где-нибудь в уголке уютного ресторана, смотреть на огоньки свечей и трепаться ни о чем, даже шутить. Могли сидеть долго, но потом, каждый раз, мы разъезжались каждый к себе: он – в свою маленькую гамбургскую квартиру с окнами, выходящими в парк, я – в номер дорогой гостиницы, из широких окон которого открывался вид на огни чужого города.
Я возвращалась к себе, сбрасывала туфли на высоком каблуке, проходила в комнату и тихо плакала, то глядя в окно, то просто лежа на полу. Я не могу точно назвать причину своих слез. Даже если мы не были больше "вместе", мы все еще оставались "вдвоем". И это, пожалуй, было важнее. Но мне было жаль Мечту. Ту мечту, что окутала меня, подменяя собой реальность, когда я уже думала, что ничто в этой жизни не сможет обмануть меня; ту мечту, в которой было возможно не только "Любить", но и "Навсегда".
И мне не было больно оттого, что я одна в этом номере, и где-то там один он, больно было прощаться с Мечтой, в которую за несколько лет успела поверить всем сердцем.
Мои телефонные счета за международные переговоры увеличились во много раз: я постоянно звонила в Тампере, чтобы поговорить со своими родителями или со старыми друзьями. Просто поговорить на родном языке – не жаловаться, не искать совета. И на следующий день я улыбалась, как обычно, и так же улыбался Тило, не позволяя мне понять, что на самом деле творится у него в душе.
Он выглядел задумчиво и немного устало. На лице не было ни следа косметики, брови стали гуще и приняли свою естественную форму. Волосы на висках достаточно отрасли, и он забирал их в хвост, а одевался довольно неприметно. Тило не особо следил за своей внешностью вне сцены, но сейчас в его облике стала даже проскальзывать какая-то неряшливость, чего он никогда не позволял себе прежде.
Проблемы с ударником затормозили запись. Найти кого-то подходящего оказалось не просто, и мы даже подумывали заменить ударные электроникой, но уже после первых проб поняли, что без живых барабанов нам не обойтись. У нас была на примете пара музыкантов, еще несколько вариантов подсказали друзья. Но все эти люди оказывались либо заняты, либо не подходили нам по тем или иным причинам.
В конце концов, Г. посоветовал нам одного парня, тоже швейцарца, который в это время был в Гамбурге. Он играл прежде в каких-то группах, о которых мы и слыхом не слыхивали, но Г. говорил о нем как о настоящем профессионале, и уговорил пригласить его на прослушивание. Других вариантов у нас уже не осталось, и мы действительно очень надеялись, что этот парень нам подойдет, иначе пришлось бы отложить запись на неопределенный срок, что для нас было крайне невыгодно.
К нашему счастью (или несчастью?.. но тогда, мы, конечно, радовались), этот человек согласился прийти к нам на прослушивание на следующий день. Его звали Томас Нэк, он был из Страсбурга. Играл он действительно отлично, и кроме того, оказался очень располагающим к себе человеком. Можно без преувеличения сказать, что мы были очарованы Томасом. Спокойное мужественное лицо, темные волосы до плеч, теплый взгляд и немного наивная улыбка. Говорил он негромко, будто стесняясь, но ритмы выдавал такие, что решение было приятно почти сразу – мы предложили ему контракт. Он согласился, даже не поинтересовавшись суммой, и был, видимо, очень рад – он, конечно, слышал раньше о Lacrimosa. "Copycat – это здорово" – сказал он, мягко улыбаясь, и мы поняли, что знакомство его с музыкой Тило весьма поверхностное, но это было не важно. Мы расстались, вполне довольные друг другом.
***
Том ушел, унося с собой демо-записи и стопку необходимых материалов, и мы с Тило облегченно переглянулись. Главная проблема была, наконец, решена, и теперь осталось только привести в порядок мой голос, который все еще был слаб. Но до записи вокала у нас еще было время, и можно было надеяться, что мы успеем все в те сроки, на которые рассчитывали.
Работа возобновилась через три дня. Все шло довольно гладко; не так быстро, конечно, как если бы с нами оставался наш прежний ударник, но вполне успешно. Томас действительно был профессионалом.
Г. также был прав, когда говорил, что Том из тех людей, которые никогда не ссорятся и не повышают голос. Если с утра до ночи работаешь над одним и тем же, сложно держать себя в руках. Усталость и досада иногда приводят к небольшим стычкам, заставляют злиться по пустякам. Нервничал и Тило, и все остальные, за исключением Томаса. Он не рычал ни на аппаратуру, ни на окружающих, и иногда ему даже удавалось свести локальный конфликт к шутке. Восседая за своей установкой, он казался воплощением спокойствия, до тех пока не начинал яростно стучать, своей игрой показывая всю глубину эмоций, владеющих им.
В чем-то они были с Тило похожи – мягкой манерой разговора, интонациями смеха... Но взгляд его никогда не был застывшим и колючим, как иногда у моего друга. Теперь уже просто друга... Я не теряла надежды, что все еще может наладиться. Я заглядывала в его глаза, пытаясь увидеть там вопрос: "Ты хочешь вернуть?..". Но он ни о чем не спрашивал. Молчала и я: я не уверена была, чего на самом деле хочу...
***
Оказавшись в Германии, чтобы окончательно уладить все недоразумения с Seventh Nation, я одновременно надеялся через знакомых найти еще какую-то группу, которой требовался бы ударник. Мне не хотелось возвращаться домой и снова пытаться приткнуть себя куда-то, еще меньше хотелось просить отца взять меня обратно на фирму. Я закончил хороший колледж, но наша совместная работа с отцом не сложилась. К тому времени я уже переиграл в куче местных метал-групп, и продолжал совершенствоваться во владении ударными. Я знал, чего я на самом деле хочу, и собирался заниматься прежде всего тем, что мне интересно. В конце концов, это у меня получалось лучше всего.
В Гамбурге я встретил своего старого приятеля, которого не видел уже года два. Я был очень удивлен, когда узнал, что он сейчас играет в Lacrimosa, и еще больше удивлен, когда Г. сообщил, что им срочно нужен ударник. Я оставил ему телефон, и он на другой же день позвонил мне, приглашая в студию.
Я слышал о Лакримозе как о группе, впервые соединившей стиль метал с готикой. У меня был их альбом, но я потерял его до того как успел хорошенько расслушать – в памяти осталась только пара песен и общее спутанное впечатление. Я немного волновался – все-таки они были известной группой и требования наверняка предъявляли высокие. Но все прошло гладко. Я сыграл, и они были довольны.
Они оба понравились мне – общаться с ними было очень легко, и никакой "звездности", которую я смутно подозревал, в них не было. Он и она - углубленные в себя и немного печальные. Я думал, что они женаты, но, видимо, это были лишь слухи. Держались они вроде бы и вместе, и в то же время каждый сам по себе.
Дома я несколько раз прослушал демо, которое дал мне Вольф. Это мало походило на предыдущий альбом, насколько я его помнил. Но мне, пожалуй, понравилось. Тексты произвели сильное впечатление. Его образы в жизни и в песнях оказались мало похожи друг на друга. Он хорошо скрывал свои чувства.
Мы приступили к работе. Я не стремился ни с кем сойтись близко. Г. говорил мне, что в этой группе мало кто из приглашенных музыкантов задерживается надолго. Мы подписали контракт на запись одного альбома. Я не знал, пригласят ли они меня для концертных выступлений; я конечно, был бы не против. К работе Вольф подходил с огромной тщательностью, настаивая на многократном повторении одних и тех же моментов, пока не был полностью доволен результатом. Хороший подход; но, конечно, все это было очень утомительно.
Мы работали с 11 часов до позднего вечера, а потом, если было настроение, шли в какой-нибудь бар чтобы выпить пива. Начиналась обычная болтовня: после первой кружки – о музыке, после второй – о философии. Анне не всегда была с нами. Чаще всего компания оказывалась чисто мужской, и это было еще одно подтверждение тому, что они с Тило – просто хорошие друзья.
Мы с ним тоже подружились – как-то незаметно. Даже в своей компании он был здесь и как бы не здесь. Мог много болтать на самые разные темы, и равно оставался "в себе". Иногда он чему-то улыбался, как мне показалось, довольно грустно, чему-то такому непонятному, о чем и рассказывать было бесполезно – никто не поймет.
Однажды он взял мою руку в свою и долго держал, разговаривая о чем-то незначительном, повседневном, будничном. Меня клонило в сон; его прикосновение успокаивало, оно было естественным. Его глаза смотрели в никуда; я спросил его, о чем он думает, и он ответил "Не знаю". Кажется, он даже не слышал вопроса. И то ли никто не видел нас, то ли подобное поведение было обычным для Тило, я даже не заметил любопытных взглядов в нашу сторону.
Ветер приносил запах весны, снег на клумбах таял. Мы стояли вдвоем возле студии, не спеша почему-то расходиться. Тило не глядел в мою сторону, и я мог искоса наблюдать за ним, не опасаясь встретиться напрямую взглядами и тем смутить нас обоих. Что-то сейчас должно было случиться – я ждал этого с любопытством. Но мимо нас прошла Анне, и мне внезапно стало стыдно. Не многие люди способны смутить меня одним своим присутствием, но она была из их числа. Я пробормотал "До свидания" и побрел прочь, думая только о том, какой я безнадежный дурак. Но Тило окликнул меня, предложив подвезти. Я вернулся – главным образом из-за того, что понял, что мне нужно совсем в другую сторону.
Мы сели в его Фольксваген какой-то там модели. К моему облегчению, Анне уже уехала и не видела этого. Тило нажал на педаль, машина тронулась.
Вольф объяснил, что берет это авто на прокат всякий раз, когда оказывается в Гамбурге. Мы немного поболтали о машинах, в которых я, признаться, почти ничего не понимаю. Потом умолкли; но молчание не было тягостным – в нем было уютно, так же, как когда он держал мою руку в своих теплых ладонях.
Это было началом. Меня тянуло к нему – я не мог этого отрицать, хотя и не хотел себе признаваться в природе этого чувства. Мне нравились его большие грустные глаза и тонкие, изящные пальцы. Я восхищался его талантом – я уже успел прочувствовать глубину его музыки. По ночам я слушал предыдущие альбомы, пытаясь лучше понять этого человека. И был в непрерывном восторге.
***
Мне случалось несколько раз задерживаться в студии и оставаться с ним наедине. Приходится признаться, я делал это намеренно... И он тоже. И хотя временами меня жутко смущала эта не совсем естественная привязанность, его взгляды, которые я ловил на себе, были мне приятны.
...Дверь закрылась за последним музыкантом. Тило снял с шеи массивные наушники и опустился на диван. Я перестал делать вид, что разглядываю что-то на своих ногтях, выбрался из-за ударной установки и сел с ним рядом.
Он опять взял мою руку. И, кажется, я был счастлив в этот момент. А он вдруг робко коснулся моих пальцев губами. Я вспыхнул. Не знал, что делать. Ничего подобного не происходило со мной раньше. Но это наверно было и не важно. Слишком он был не похож ни на кого. И я, никогда, на самом деле, не засматривавшийся на парней... я почувствовал к нему прилив такой нежности, какую трудно передать словами. Я тихо гладил его пальцы. Он потянулся ко мне, и я закрыл глаза. Случайная мысль: какие разные могут быть поцелуи... с каждым по-своему. С ним - необычно: смущение и страсть одновременно.
Мне нравилось это, я прижал его к себе. Я гладил его плечи, он обнимал меня за талию. Я потерялся во времени. Как это было? Необычно, извращенно, возбуждающе...
- Поедем ко мне, - прошептал он, отрываясь. Я покраснел; тут же покраснел и он. Я не сразу смог решиться... Не знал, что сказать. В его глазах мелькнул страх, стыд... Но я улыбнулся и кивнул. И тут же отвел глаза...
Я не могу четко описать, как это было. Конечно, со мной подобное происходило впервые. И у Тило, как я понял, опыт в "этом" плане тоже был очень небогатый... Но об этом я не спрашивал и не думал особо. Немного виски помогло расслабиться и не стесняться. Далее все шло само собой. Видимо, это не было безболезненным... для него... Но страсть слишком сильно захватила нас обоих. Я сгорал от желания... А потом, глядя в его глаза, видел там надежду, и вопрос, и просьбу. Отчаянный поиск, который ведет его по жизни. Что он ищет? Он и сам не знает этого. И все что он находит - только новые и новые разочарования, все новая боль. Но почему? Этого я понять не мог. Где источник этой боли? Что сжигает его изнутри? Слишком горячее сердце?
Да, я хотел его, и я почти любил его в ту ночь. Но я понимал, что не смогу дать ему того, что он ищет. Что бы это ни было... этого у меня нет. Я чувствовал себя предателем. Я - еще одно его разочарование. А кем нужно быть, чтобы переносить их одно за другим и все еще продолжать надеяться? Я не должен был допускать этого. Но в тот момент... мне действительно казалось, что я его люблю, и может быть...
"Не может" - жестоко ответил внутренний голос.
"Нет" - отчаянно повторял я... Но как сказать ему об этом?..
***
Звенящее одиночество... Кто придумал эти слова? Я почувствовала их всем своим сердцем. Даже разделенного на двоих одиночества больше нет. Мы стремительно отдаляемся друг от друга. Закрыты двери, чувства заметает снег.
Я смотрела на него, пытаясь понять... Когда это произошло? Что случилось с ним, со мной, с нами?
Его печальный, смущенный взгляд снова и снова останавливался на Томасе. Догадаться было не сложно. Почти слившись с ним однажды, я узнала Тило настолько, чтобы сразу понимать такие вещи. И если бы я с самого начала смотрела не только на него, но и по сторонам, я бы поняла еще раньше. Возможно, раньше его самого...
Я гадала, что из этого выйдет? Все это было не очень похоже на Тило. Хотя я и подозревала... Сжималось сердце. Поздняя ревность... К чему? Ведь уже слишком давно все ясно. Может быть, мне было немного стыдно за него. Но это его жизнь...
Я видела иногда, как они держались за руки, как вместе уезжали - куда? Оставалось только догадываться. Живет ли Томас по-прежнему в съемной квартире или они уже настолько близки, что нуждаются в том, чтобы быть вместе все время?
***
Проходили недели... Запись шла концу. Мы накладывали вокал. Далее предстояло сведение... Музыканты уже почти не были нужны. Время неслось... Однажды Тило пришел бледный, с темными кругами под глазами, и трясущимися пальцами. Он ничего не сказал. Я поняла без слов. На другой день я узнала от наших музыкантов, что Томас вернулся в Швейцарию.
Мы работали напряженно, почти на пределе... Тило оставался в студии на ночь, но вместо того чтобы работать над альбомным материалом, все писал что-то... писал и писал. Утром мы приходили и заставали его спящим на диване. На полу валялись листы со стихами, с неразборчивыми записями и просто порванная бумага... Плотный дым сигарет и окурки возле пепельницы говорили о том, что он лег совсем недавно.
Однажды, после тщетной попытки дозвониться до Тило, я приехала к нему домой... Я стучала, никто не открыл. Я толкнула дверь и вошла... Тило лежал на полу, бессмысленно глядя в потолок. Рядом валялся пустой шприц.
Я упала на колени возле него. Кажется, я плакала, а его глаза смотрели так тихо, так умиротворенно и кротко...
- Что это? что ты принимаешь?! - спрашивала я, сжимая в руках шприц.
- Морфий - спокойно ответил он.
Он говорил, что это первый раз, что он больше не будет... Я трясла его за плечи, пыталась поднять. А он все так же грустно и спокойно смотрел... И наверно даже не видел меня. Он был далеко отсюда...
Я осталась с Тило до утра. Ночью ему было очень плохо. Он сдерживался, молчал... Но я знала, что он не сомкнул глаз от боли, и никакие таблетки не могли облегчить ее. Только наутро мы оба забылись тяжелым сном.
Открыв глаза, я посмотрела на него и не выдержала... Меня охватила злость, почти ярость. Я сама была на грани, я не могла быть для Тило поддержкой, в которой он так нуждался теперь.
Я кричала, я разбила несколько чашек...
- Ты не имеешь права взваливать это на меня!!
Он слушал молча. Потом тихо обнял, поцеловал в висок.
- Тебе лучше уйти, - прошептал он хрипло, - Я обещаю, больше это не повторится.
Силы резко оставили меня... Я затихла. Я не должна уходить. Я знала, что если он обещал, он сдержит слово... И останется один со своим страданием, и ничто не облегчит его.
Он молча подтолкнул меня к двери. Я надела туфли, взяла сумку... За спиной щелкнул замок.
- Тило! - крикнула я, стуча по гладкой деревянной поверхности. Бесполезно...
***
Это решение я приняла сама. Тило уже искал музыкантов для предстоящего тура – состав группы снова обновился на треть... Без энтузиазма, без радости – кажется, на чистом упорстве, в надежде, что когда нам придется с головой погрузиться в дела, связанные с туром, личные переживания отступят на второй план. Но я знала, что если он не придет в себя, не будет никакого тура – Тило не станет делать то, во что не в состоянии вложить свою душу...
Найти Томаса оказалось не слишком сложно.
Я говорила с ним по телефону, пытаясь одновременно и объяснить, и не произнести вслух ничего такого, чего не хотел бы о себе слышать Тило. Томас понял меня. Когда я закончила говорить, повисло молчание.
- Том, - сказала я, - Можно ли еще... что-то исправить?
Как же трудно мне было произнести эти слова. Будто ножом по сердцу... Сама. Его ответ поверг меня в отчаяние. Но разве не за этим я звонила?
- Можно, - сказал он тихо, - Я буду.
Горечь и облегчение. Я не могла бы помочь Тило иначе. Я вообще ничего больше не могла... Я смертельно устала от всего.
***
Ее звонок был неожиданностью. Сначала я думал, что им нужно что-то перезаписать - но разве ради этого именно я должен снова ехать в другую страну?.. Я и представить себе не мог, что речь пойдет о живых выступлениях. Голова раскалывалась. Я почти запил, но не мог забыть. Не так легко было объяснить Тило то, что мучило меня еще с той первой ночи, проведенной вместе.
"У нас нет будущего - сказал я ему в конце концов, боясь, что голос предательски задрожит. - Лучше прекратить это сейчас. Пока еще не слишком поздно..."
Знал ли я, что для него уже - поздно? Я закрывал на это глаза, я лгал ему...
Я дотянул до тех пор, когда запись была окончена, чтобы ничто не помешало мне сбежать. И он остался с этим один на один.
Я понимал все это. Но отступить уже было некуда. Слова сказаны. Я уехал, наплевав на все мои планы по работе в Германии.
Почти месяц мучительной тоски, вины и сожалений... Когда Анне позвонила, я сразу понял все. Я слушал, не перебивая, ее путаные объяснения и пытался принять решение. Нужно было подумать. Но мне на раздумья хватило тех десяти минут телефонного разговора. Я сказал "Да", и впервые за все это время испытал облечение. Я виноват, я поступил неправильно... И я был счастлив, что сейчас помочь Тило - в моих силах. Я даже не задумывался о том, как Анне узнала обо всем и что она думает по этому поводу. Только гораздо, гораздо позже, когда закончилось действительно все...
***
...Я приехал через два дня. Позвонил Тило и сообщил ему, что я в Гамбурге. Его голос прерывался от волнения. Он сказал, что приедет домой через час. Я ждал его там...
Мы занимались любовью всю ночь, неистово, безоглядно... Я брал и отдавался, полностью, до конца, я взлетал, опускался на землю и снова взлетал, позволяя себе все то, чего боялся ранее. Я открывал новые стороны себя... и по-новому узнавал его. Я проникал в него, в его чувства, сливаясь воедино с его душой и телом. Я разделял его счастье и его страх. Он не хотел думать ни о прошлом, ни о будущем. Только "теперь", только "сейчас", и я тоже заставил себя отказаться от мыслей, опасений и сожалений... Разве не в наших силах продлить это "сейчас" так надолго, чтобы оно превратилось в "будущее"? Наше. Твое и мое. И к черту сомнения.
С тех пор я был счастлив настолько, что даже не мог предположить, почему все может прекратиться. Казалось, что нет ничего невозможно, ничего такого, чего нельзя было бы преодолеть. Я больше не ждал каждый день конца. Я просто позабыл обо всем.
***
Альбом был закончен. Начались интервью, подготовка к релизу, первые отзывы в музыкальных изданиях... Все это не особо меня касалось. Мое дело – играть в предстоящем европейском турне. И мы опять засели в студии, сочиняя новые аранжировки для живых выступлений, так как нам придется обходиться без оркестра.
Список стран был довольно большой: в него входили Германия, Финляндия, Швеция, Чехия, Венгрия, Россия и другие... Насчет последней страны у организаторов были некоторые сомнения. Уже много месяцев кто-то настойчиво присылал на электронные ящики Тило и Анне письма, угрожая им расправой в случае, если группа приедет в Россию. Письма приходили из Москвы и еще какого-то маленького города, название которого я не запомнил. Эти угрозы не столько тревожили ребят, сколько расстраивали их. Но Тило решил ехать, не приняв все это всерьез. Было приняты кое-какие меры безопасности, но на самом деле никто не верил, что за этими письмами действительно что-то стоит.
***
Я сидела у окна, отложив в сторону журнал, и глядела на проносящиеся за стеклом деревья. Одна в купе. Негромко стучали колеса... Чувство ненужности, заброшенности было сегодня особенно горьким.
Тило: какие-то другие интересы, какие-то другие тайны, другое счастье, скрытое от моих глаз... Его ясный, спокойный взгляд. Светящийся чем-то... очень похожим на любовь. Не ко мне.
Томас был тем человеком, которого могла бы полюбить и я сама. Если бы мое сердце не было так иссушено теперь, если бы оно еще было способно открыться. Чего я жду от жизни? Будет ли у меня когда-нибудь семья? Будут ли дети? Прежние мои мечты рассыпались, как замок на песчаном берегу. Слишком много времени нужно, чтобы построить новый. Смогу ли я? Времени уже мало...
А он стоял на сцене в лучах света, простирал руки вперед, взмахивал ими в странном танце, и пел так, что у зрителей на глаза наворачивались слезы. Он стоял в свете. А меня накрывала тень, и мне казалось, что мой голос, одинокий, ослабевший, уже не никому не слышен. Мне хотелось закричать о помощи. Тысячи людей перед нами: но звать бесполезно...
Но я могла уже привыкнуть к Тило, а Томас видел его на сцене первый раз. Я завидовала восхищению, сиявшему в его глазах. Мне хотелось бы пережить это ВПЕРВЫЕ снова. Теперь, когда на сцене перед морем колышущихся рук стоял не раскрашенный в черное и белое мальчик в шелковых перчатках и женских украшениях, а взрослый человек, излучающий невероятную силу и страсть, скрывающий негасимую надежду за трагической маской.
2. Пэйринг - Tilo Wolff, Anne Nurmi, Thomas Nack
3. Рейтинг - R
4. Жанр - ангст, драма
5. Комментарий - Еще один фикшен,посвященный Лакримозе, раньше лежал на fanfic.ru, нынче лежит только здесь. Был вдохновлен музыкой Echos. О борьбе с темной стороной души?..
6. Предупреждение - Не без соплей. Есть немного гета.
7. Дисклеймер - Рассказ не имеет ничего общего с реальностью: ни события, ни время, ни место.
Томас. (Одиночество для двоих)
читать дальше***
В середине февраля мы, наконец, были готовы отправляться в студию и набело записывать весь материал, над которым Тило работал много месяцев. Мой вклад был, конечно, невелик. Из десятка песен, написанных или начатых мною после выхода предыдущего альбома, только две показались мне более или менее достойными того, чтобы войти в новый альбом. Тило, впрочем, считает, что можно было взять как минимум пять ("если их доделать и аранжировать как следует" – добавляет он), но я не испытываю особых иллюзий по отношению к своему "творчеству". Но мне и не стыдно: одна из самых главных вещей, которым я научилась у Тило – выражать свои эмоции в творчестве такими, каковы они есть, потому что искренность стоит больше, чем профессионализм. Поэтому мне легко: я была искренна.
Но проблемы преследовали нас одна за другой: в довершение тому, что наш драммер покинул нас буквально посередине записи, я подхватила простуду и охрипла. На мой электронный ящик стали приходить странные письма с угрозами и оскорблениями. Тило признался, что тоже получает множество подобных писем. Это действовало на нервы. Нам сказали, что письма приходят из России: кто-то настойчиво грозился "расправиться" с нами, если мы приедем в эту страну... Мы и не собирались.
Из-за простуды я чуть не потеряла голос. Когда мы сидели в студии, Тило поил меня всякими настойками, готовил горячий чай из трав и следил, чтобы я тепло одевалась и не выскакивала лишний раз на мороз. Я убеждена, что в этом было гораздо больше простой человеческой заботы, чем беспокойства об исполнении вокальных партий в его песнях.
Уже полгода, как отношения наши охладели настолько, что я не могла ни вслух, ни про себя сказать, что мы "вместе". Общение осталось свободным, но говорить по душам просто не было потребности. Мы могли сидеть вдвоем где-нибудь в уголке уютного ресторана, смотреть на огоньки свечей и трепаться ни о чем, даже шутить. Могли сидеть долго, но потом, каждый раз, мы разъезжались каждый к себе: он – в свою маленькую гамбургскую квартиру с окнами, выходящими в парк, я – в номер дорогой гостиницы, из широких окон которого открывался вид на огни чужого города.
Я возвращалась к себе, сбрасывала туфли на высоком каблуке, проходила в комнату и тихо плакала, то глядя в окно, то просто лежа на полу. Я не могу точно назвать причину своих слез. Даже если мы не были больше "вместе", мы все еще оставались "вдвоем". И это, пожалуй, было важнее. Но мне было жаль Мечту. Ту мечту, что окутала меня, подменяя собой реальность, когда я уже думала, что ничто в этой жизни не сможет обмануть меня; ту мечту, в которой было возможно не только "Любить", но и "Навсегда".
И мне не было больно оттого, что я одна в этом номере, и где-то там один он, больно было прощаться с Мечтой, в которую за несколько лет успела поверить всем сердцем.
Мои телефонные счета за международные переговоры увеличились во много раз: я постоянно звонила в Тампере, чтобы поговорить со своими родителями или со старыми друзьями. Просто поговорить на родном языке – не жаловаться, не искать совета. И на следующий день я улыбалась, как обычно, и так же улыбался Тило, не позволяя мне понять, что на самом деле творится у него в душе.
Он выглядел задумчиво и немного устало. На лице не было ни следа косметики, брови стали гуще и приняли свою естественную форму. Волосы на висках достаточно отрасли, и он забирал их в хвост, а одевался довольно неприметно. Тило не особо следил за своей внешностью вне сцены, но сейчас в его облике стала даже проскальзывать какая-то неряшливость, чего он никогда не позволял себе прежде.
Проблемы с ударником затормозили запись. Найти кого-то подходящего оказалось не просто, и мы даже подумывали заменить ударные электроникой, но уже после первых проб поняли, что без живых барабанов нам не обойтись. У нас была на примете пара музыкантов, еще несколько вариантов подсказали друзья. Но все эти люди оказывались либо заняты, либо не подходили нам по тем или иным причинам.
В конце концов, Г. посоветовал нам одного парня, тоже швейцарца, который в это время был в Гамбурге. Он играл прежде в каких-то группах, о которых мы и слыхом не слыхивали, но Г. говорил о нем как о настоящем профессионале, и уговорил пригласить его на прослушивание. Других вариантов у нас уже не осталось, и мы действительно очень надеялись, что этот парень нам подойдет, иначе пришлось бы отложить запись на неопределенный срок, что для нас было крайне невыгодно.
К нашему счастью (или несчастью?.. но тогда, мы, конечно, радовались), этот человек согласился прийти к нам на прослушивание на следующий день. Его звали Томас Нэк, он был из Страсбурга. Играл он действительно отлично, и кроме того, оказался очень располагающим к себе человеком. Можно без преувеличения сказать, что мы были очарованы Томасом. Спокойное мужественное лицо, темные волосы до плеч, теплый взгляд и немного наивная улыбка. Говорил он негромко, будто стесняясь, но ритмы выдавал такие, что решение было приятно почти сразу – мы предложили ему контракт. Он согласился, даже не поинтересовавшись суммой, и был, видимо, очень рад – он, конечно, слышал раньше о Lacrimosa. "Copycat – это здорово" – сказал он, мягко улыбаясь, и мы поняли, что знакомство его с музыкой Тило весьма поверхностное, но это было не важно. Мы расстались, вполне довольные друг другом.
***
Том ушел, унося с собой демо-записи и стопку необходимых материалов, и мы с Тило облегченно переглянулись. Главная проблема была, наконец, решена, и теперь осталось только привести в порядок мой голос, который все еще был слаб. Но до записи вокала у нас еще было время, и можно было надеяться, что мы успеем все в те сроки, на которые рассчитывали.
Работа возобновилась через три дня. Все шло довольно гладко; не так быстро, конечно, как если бы с нами оставался наш прежний ударник, но вполне успешно. Томас действительно был профессионалом.
Г. также был прав, когда говорил, что Том из тех людей, которые никогда не ссорятся и не повышают голос. Если с утра до ночи работаешь над одним и тем же, сложно держать себя в руках. Усталость и досада иногда приводят к небольшим стычкам, заставляют злиться по пустякам. Нервничал и Тило, и все остальные, за исключением Томаса. Он не рычал ни на аппаратуру, ни на окружающих, и иногда ему даже удавалось свести локальный конфликт к шутке. Восседая за своей установкой, он казался воплощением спокойствия, до тех пока не начинал яростно стучать, своей игрой показывая всю глубину эмоций, владеющих им.
В чем-то они были с Тило похожи – мягкой манерой разговора, интонациями смеха... Но взгляд его никогда не был застывшим и колючим, как иногда у моего друга. Теперь уже просто друга... Я не теряла надежды, что все еще может наладиться. Я заглядывала в его глаза, пытаясь увидеть там вопрос: "Ты хочешь вернуть?..". Но он ни о чем не спрашивал. Молчала и я: я не уверена была, чего на самом деле хочу...
***
Оказавшись в Германии, чтобы окончательно уладить все недоразумения с Seventh Nation, я одновременно надеялся через знакомых найти еще какую-то группу, которой требовался бы ударник. Мне не хотелось возвращаться домой и снова пытаться приткнуть себя куда-то, еще меньше хотелось просить отца взять меня обратно на фирму. Я закончил хороший колледж, но наша совместная работа с отцом не сложилась. К тому времени я уже переиграл в куче местных метал-групп, и продолжал совершенствоваться во владении ударными. Я знал, чего я на самом деле хочу, и собирался заниматься прежде всего тем, что мне интересно. В конце концов, это у меня получалось лучше всего.
В Гамбурге я встретил своего старого приятеля, которого не видел уже года два. Я был очень удивлен, когда узнал, что он сейчас играет в Lacrimosa, и еще больше удивлен, когда Г. сообщил, что им срочно нужен ударник. Я оставил ему телефон, и он на другой же день позвонил мне, приглашая в студию.
Я слышал о Лакримозе как о группе, впервые соединившей стиль метал с готикой. У меня был их альбом, но я потерял его до того как успел хорошенько расслушать – в памяти осталась только пара песен и общее спутанное впечатление. Я немного волновался – все-таки они были известной группой и требования наверняка предъявляли высокие. Но все прошло гладко. Я сыграл, и они были довольны.
Они оба понравились мне – общаться с ними было очень легко, и никакой "звездности", которую я смутно подозревал, в них не было. Он и она - углубленные в себя и немного печальные. Я думал, что они женаты, но, видимо, это были лишь слухи. Держались они вроде бы и вместе, и в то же время каждый сам по себе.
Дома я несколько раз прослушал демо, которое дал мне Вольф. Это мало походило на предыдущий альбом, насколько я его помнил. Но мне, пожалуй, понравилось. Тексты произвели сильное впечатление. Его образы в жизни и в песнях оказались мало похожи друг на друга. Он хорошо скрывал свои чувства.
Мы приступили к работе. Я не стремился ни с кем сойтись близко. Г. говорил мне, что в этой группе мало кто из приглашенных музыкантов задерживается надолго. Мы подписали контракт на запись одного альбома. Я не знал, пригласят ли они меня для концертных выступлений; я конечно, был бы не против. К работе Вольф подходил с огромной тщательностью, настаивая на многократном повторении одних и тех же моментов, пока не был полностью доволен результатом. Хороший подход; но, конечно, все это было очень утомительно.
Мы работали с 11 часов до позднего вечера, а потом, если было настроение, шли в какой-нибудь бар чтобы выпить пива. Начиналась обычная болтовня: после первой кружки – о музыке, после второй – о философии. Анне не всегда была с нами. Чаще всего компания оказывалась чисто мужской, и это было еще одно подтверждение тому, что они с Тило – просто хорошие друзья.
Мы с ним тоже подружились – как-то незаметно. Даже в своей компании он был здесь и как бы не здесь. Мог много болтать на самые разные темы, и равно оставался "в себе". Иногда он чему-то улыбался, как мне показалось, довольно грустно, чему-то такому непонятному, о чем и рассказывать было бесполезно – никто не поймет.
Однажды он взял мою руку в свою и долго держал, разговаривая о чем-то незначительном, повседневном, будничном. Меня клонило в сон; его прикосновение успокаивало, оно было естественным. Его глаза смотрели в никуда; я спросил его, о чем он думает, и он ответил "Не знаю". Кажется, он даже не слышал вопроса. И то ли никто не видел нас, то ли подобное поведение было обычным для Тило, я даже не заметил любопытных взглядов в нашу сторону.
Ветер приносил запах весны, снег на клумбах таял. Мы стояли вдвоем возле студии, не спеша почему-то расходиться. Тило не глядел в мою сторону, и я мог искоса наблюдать за ним, не опасаясь встретиться напрямую взглядами и тем смутить нас обоих. Что-то сейчас должно было случиться – я ждал этого с любопытством. Но мимо нас прошла Анне, и мне внезапно стало стыдно. Не многие люди способны смутить меня одним своим присутствием, но она была из их числа. Я пробормотал "До свидания" и побрел прочь, думая только о том, какой я безнадежный дурак. Но Тило окликнул меня, предложив подвезти. Я вернулся – главным образом из-за того, что понял, что мне нужно совсем в другую сторону.
Мы сели в его Фольксваген какой-то там модели. К моему облегчению, Анне уже уехала и не видела этого. Тило нажал на педаль, машина тронулась.
Вольф объяснил, что берет это авто на прокат всякий раз, когда оказывается в Гамбурге. Мы немного поболтали о машинах, в которых я, признаться, почти ничего не понимаю. Потом умолкли; но молчание не было тягостным – в нем было уютно, так же, как когда он держал мою руку в своих теплых ладонях.
Это было началом. Меня тянуло к нему – я не мог этого отрицать, хотя и не хотел себе признаваться в природе этого чувства. Мне нравились его большие грустные глаза и тонкие, изящные пальцы. Я восхищался его талантом – я уже успел прочувствовать глубину его музыки. По ночам я слушал предыдущие альбомы, пытаясь лучше понять этого человека. И был в непрерывном восторге.
***
Мне случалось несколько раз задерживаться в студии и оставаться с ним наедине. Приходится признаться, я делал это намеренно... И он тоже. И хотя временами меня жутко смущала эта не совсем естественная привязанность, его взгляды, которые я ловил на себе, были мне приятны.
...Дверь закрылась за последним музыкантом. Тило снял с шеи массивные наушники и опустился на диван. Я перестал делать вид, что разглядываю что-то на своих ногтях, выбрался из-за ударной установки и сел с ним рядом.
Он опять взял мою руку. И, кажется, я был счастлив в этот момент. А он вдруг робко коснулся моих пальцев губами. Я вспыхнул. Не знал, что делать. Ничего подобного не происходило со мной раньше. Но это наверно было и не важно. Слишком он был не похож ни на кого. И я, никогда, на самом деле, не засматривавшийся на парней... я почувствовал к нему прилив такой нежности, какую трудно передать словами. Я тихо гладил его пальцы. Он потянулся ко мне, и я закрыл глаза. Случайная мысль: какие разные могут быть поцелуи... с каждым по-своему. С ним - необычно: смущение и страсть одновременно.
Мне нравилось это, я прижал его к себе. Я гладил его плечи, он обнимал меня за талию. Я потерялся во времени. Как это было? Необычно, извращенно, возбуждающе...
- Поедем ко мне, - прошептал он, отрываясь. Я покраснел; тут же покраснел и он. Я не сразу смог решиться... Не знал, что сказать. В его глазах мелькнул страх, стыд... Но я улыбнулся и кивнул. И тут же отвел глаза...
Я не могу четко описать, как это было. Конечно, со мной подобное происходило впервые. И у Тило, как я понял, опыт в "этом" плане тоже был очень небогатый... Но об этом я не спрашивал и не думал особо. Немного виски помогло расслабиться и не стесняться. Далее все шло само собой. Видимо, это не было безболезненным... для него... Но страсть слишком сильно захватила нас обоих. Я сгорал от желания... А потом, глядя в его глаза, видел там надежду, и вопрос, и просьбу. Отчаянный поиск, который ведет его по жизни. Что он ищет? Он и сам не знает этого. И все что он находит - только новые и новые разочарования, все новая боль. Но почему? Этого я понять не мог. Где источник этой боли? Что сжигает его изнутри? Слишком горячее сердце?
Да, я хотел его, и я почти любил его в ту ночь. Но я понимал, что не смогу дать ему того, что он ищет. Что бы это ни было... этого у меня нет. Я чувствовал себя предателем. Я - еще одно его разочарование. А кем нужно быть, чтобы переносить их одно за другим и все еще продолжать надеяться? Я не должен был допускать этого. Но в тот момент... мне действительно казалось, что я его люблю, и может быть...
"Не может" - жестоко ответил внутренний голос.
"Нет" - отчаянно повторял я... Но как сказать ему об этом?..
***
Звенящее одиночество... Кто придумал эти слова? Я почувствовала их всем своим сердцем. Даже разделенного на двоих одиночества больше нет. Мы стремительно отдаляемся друг от друга. Закрыты двери, чувства заметает снег.
Я смотрела на него, пытаясь понять... Когда это произошло? Что случилось с ним, со мной, с нами?
Его печальный, смущенный взгляд снова и снова останавливался на Томасе. Догадаться было не сложно. Почти слившись с ним однажды, я узнала Тило настолько, чтобы сразу понимать такие вещи. И если бы я с самого начала смотрела не только на него, но и по сторонам, я бы поняла еще раньше. Возможно, раньше его самого...
Я гадала, что из этого выйдет? Все это было не очень похоже на Тило. Хотя я и подозревала... Сжималось сердце. Поздняя ревность... К чему? Ведь уже слишком давно все ясно. Может быть, мне было немного стыдно за него. Но это его жизнь...
Я видела иногда, как они держались за руки, как вместе уезжали - куда? Оставалось только догадываться. Живет ли Томас по-прежнему в съемной квартире или они уже настолько близки, что нуждаются в том, чтобы быть вместе все время?
***
Проходили недели... Запись шла концу. Мы накладывали вокал. Далее предстояло сведение... Музыканты уже почти не были нужны. Время неслось... Однажды Тило пришел бледный, с темными кругами под глазами, и трясущимися пальцами. Он ничего не сказал. Я поняла без слов. На другой день я узнала от наших музыкантов, что Томас вернулся в Швейцарию.
Мы работали напряженно, почти на пределе... Тило оставался в студии на ночь, но вместо того чтобы работать над альбомным материалом, все писал что-то... писал и писал. Утром мы приходили и заставали его спящим на диване. На полу валялись листы со стихами, с неразборчивыми записями и просто порванная бумага... Плотный дым сигарет и окурки возле пепельницы говорили о том, что он лег совсем недавно.
Однажды, после тщетной попытки дозвониться до Тило, я приехала к нему домой... Я стучала, никто не открыл. Я толкнула дверь и вошла... Тило лежал на полу, бессмысленно глядя в потолок. Рядом валялся пустой шприц.
Я упала на колени возле него. Кажется, я плакала, а его глаза смотрели так тихо, так умиротворенно и кротко...
- Что это? что ты принимаешь?! - спрашивала я, сжимая в руках шприц.
- Морфий - спокойно ответил он.
Он говорил, что это первый раз, что он больше не будет... Я трясла его за плечи, пыталась поднять. А он все так же грустно и спокойно смотрел... И наверно даже не видел меня. Он был далеко отсюда...
Я осталась с Тило до утра. Ночью ему было очень плохо. Он сдерживался, молчал... Но я знала, что он не сомкнул глаз от боли, и никакие таблетки не могли облегчить ее. Только наутро мы оба забылись тяжелым сном.
Открыв глаза, я посмотрела на него и не выдержала... Меня охватила злость, почти ярость. Я сама была на грани, я не могла быть для Тило поддержкой, в которой он так нуждался теперь.
Я кричала, я разбила несколько чашек...
- Ты не имеешь права взваливать это на меня!!
Он слушал молча. Потом тихо обнял, поцеловал в висок.
- Тебе лучше уйти, - прошептал он хрипло, - Я обещаю, больше это не повторится.
Силы резко оставили меня... Я затихла. Я не должна уходить. Я знала, что если он обещал, он сдержит слово... И останется один со своим страданием, и ничто не облегчит его.
Он молча подтолкнул меня к двери. Я надела туфли, взяла сумку... За спиной щелкнул замок.
- Тило! - крикнула я, стуча по гладкой деревянной поверхности. Бесполезно...
***
Это решение я приняла сама. Тило уже искал музыкантов для предстоящего тура – состав группы снова обновился на треть... Без энтузиазма, без радости – кажется, на чистом упорстве, в надежде, что когда нам придется с головой погрузиться в дела, связанные с туром, личные переживания отступят на второй план. Но я знала, что если он не придет в себя, не будет никакого тура – Тило не станет делать то, во что не в состоянии вложить свою душу...
Найти Томаса оказалось не слишком сложно.
Я говорила с ним по телефону, пытаясь одновременно и объяснить, и не произнести вслух ничего такого, чего не хотел бы о себе слышать Тило. Томас понял меня. Когда я закончила говорить, повисло молчание.
- Том, - сказала я, - Можно ли еще... что-то исправить?
Как же трудно мне было произнести эти слова. Будто ножом по сердцу... Сама. Его ответ поверг меня в отчаяние. Но разве не за этим я звонила?
- Можно, - сказал он тихо, - Я буду.
Горечь и облегчение. Я не могла бы помочь Тило иначе. Я вообще ничего больше не могла... Я смертельно устала от всего.
***
Ее звонок был неожиданностью. Сначала я думал, что им нужно что-то перезаписать - но разве ради этого именно я должен снова ехать в другую страну?.. Я и представить себе не мог, что речь пойдет о живых выступлениях. Голова раскалывалась. Я почти запил, но не мог забыть. Не так легко было объяснить Тило то, что мучило меня еще с той первой ночи, проведенной вместе.
"У нас нет будущего - сказал я ему в конце концов, боясь, что голос предательски задрожит. - Лучше прекратить это сейчас. Пока еще не слишком поздно..."
Знал ли я, что для него уже - поздно? Я закрывал на это глаза, я лгал ему...
Я дотянул до тех пор, когда запись была окончена, чтобы ничто не помешало мне сбежать. И он остался с этим один на один.
Я понимал все это. Но отступить уже было некуда. Слова сказаны. Я уехал, наплевав на все мои планы по работе в Германии.
Почти месяц мучительной тоски, вины и сожалений... Когда Анне позвонила, я сразу понял все. Я слушал, не перебивая, ее путаные объяснения и пытался принять решение. Нужно было подумать. Но мне на раздумья хватило тех десяти минут телефонного разговора. Я сказал "Да", и впервые за все это время испытал облечение. Я виноват, я поступил неправильно... И я был счастлив, что сейчас помочь Тило - в моих силах. Я даже не задумывался о том, как Анне узнала обо всем и что она думает по этому поводу. Только гораздо, гораздо позже, когда закончилось действительно все...
***
...Я приехал через два дня. Позвонил Тило и сообщил ему, что я в Гамбурге. Его голос прерывался от волнения. Он сказал, что приедет домой через час. Я ждал его там...
Мы занимались любовью всю ночь, неистово, безоглядно... Я брал и отдавался, полностью, до конца, я взлетал, опускался на землю и снова взлетал, позволяя себе все то, чего боялся ранее. Я открывал новые стороны себя... и по-новому узнавал его. Я проникал в него, в его чувства, сливаясь воедино с его душой и телом. Я разделял его счастье и его страх. Он не хотел думать ни о прошлом, ни о будущем. Только "теперь", только "сейчас", и я тоже заставил себя отказаться от мыслей, опасений и сожалений... Разве не в наших силах продлить это "сейчас" так надолго, чтобы оно превратилось в "будущее"? Наше. Твое и мое. И к черту сомнения.
С тех пор я был счастлив настолько, что даже не мог предположить, почему все может прекратиться. Казалось, что нет ничего невозможно, ничего такого, чего нельзя было бы преодолеть. Я больше не ждал каждый день конца. Я просто позабыл обо всем.
***
Альбом был закончен. Начались интервью, подготовка к релизу, первые отзывы в музыкальных изданиях... Все это не особо меня касалось. Мое дело – играть в предстоящем европейском турне. И мы опять засели в студии, сочиняя новые аранжировки для живых выступлений, так как нам придется обходиться без оркестра.
Список стран был довольно большой: в него входили Германия, Финляндия, Швеция, Чехия, Венгрия, Россия и другие... Насчет последней страны у организаторов были некоторые сомнения. Уже много месяцев кто-то настойчиво присылал на электронные ящики Тило и Анне письма, угрожая им расправой в случае, если группа приедет в Россию. Письма приходили из Москвы и еще какого-то маленького города, название которого я не запомнил. Эти угрозы не столько тревожили ребят, сколько расстраивали их. Но Тило решил ехать, не приняв все это всерьез. Было приняты кое-какие меры безопасности, но на самом деле никто не верил, что за этими письмами действительно что-то стоит.
***
Я сидела у окна, отложив в сторону журнал, и глядела на проносящиеся за стеклом деревья. Одна в купе. Негромко стучали колеса... Чувство ненужности, заброшенности было сегодня особенно горьким.
Тило: какие-то другие интересы, какие-то другие тайны, другое счастье, скрытое от моих глаз... Его ясный, спокойный взгляд. Светящийся чем-то... очень похожим на любовь. Не ко мне.
Томас был тем человеком, которого могла бы полюбить и я сама. Если бы мое сердце не было так иссушено теперь, если бы оно еще было способно открыться. Чего я жду от жизни? Будет ли у меня когда-нибудь семья? Будут ли дети? Прежние мои мечты рассыпались, как замок на песчаном берегу. Слишком много времени нужно, чтобы построить новый. Смогу ли я? Времени уже мало...
А он стоял на сцене в лучах света, простирал руки вперед, взмахивал ими в странном танце, и пел так, что у зрителей на глаза наворачивались слезы. Он стоял в свете. А меня накрывала тень, и мне казалось, что мой голос, одинокий, ослабевший, уже не никому не слышен. Мне хотелось закричать о помощи. Тысячи людей перед нами: но звать бесполезно...
Но я могла уже привыкнуть к Тило, а Томас видел его на сцене первый раз. Я завидовала восхищению, сиявшему в его глазах. Мне хотелось бы пережить это ВПЕРВЫЕ снова. Теперь, когда на сцене перед морем колышущихся рук стоял не раскрашенный в черное и белое мальчик в шелковых перчатках и женских украшениях, а взрослый человек, излучающий невероятную силу и страсть, скрывающий негасимую надежду за трагической маской.