пунктуация искажает духовность | Это вообще днище, хоть и потолок
1. Фандом - Das Ich
2. Пейринг - Штефан Акерманн/Бруно Крамм
3. Рейтинг - PG
4. Жанр - angst
5. Комментарий - и опять ничо нового... Bruno’s POV.
6. Предупреждение - не так всё ужасно, впрочем...
7. Дисклеймер - основано на реальных событиях… слэшевый компонент – выдумка...
Glut/Asche
читать дальшеЗакричать.
Мне хотелось закричать. Слова протянулись из мобильника лейкопластырем, особым. Слова-лейкопластырь обмотали меня, словно египетскую мумию, а под тканью цвета праха багровел окровавленный крик.
Его?
Мой?
Слова всесильны - он так говорил. Верю. Я никогда не умел подчинять их себе - в отличие от него; слова пугали меня, а сейчас - я погребен под ними, могильщиком - серебристый овал мобильного телефона, безжалостно искажающий голоса.
Вакуум. Лейкопластырь отгородил меня от шума ночного клуба, от запахов духов, дерева и пластика. Барьер повыше Берлинской стены.
И я не мог закричать. Или разжать пальцы с мигающим синей подсветкой телефоном, судорога перетянула суставы.
...Когдаеслиразожмунадобудет...
Принять услышанное. Впервые в жизни не знаю, что делать дальше. Разве - закричать, но это чересчур простой выход.
Кто-то толкнул меня - безжалостно сдирая липкое покрытие оцепенения, мне почудилось - кровавый фонтан брызнет букетом гвоздик из горла, с кожи и одежды. Не моей - его крови. Телефон - это донор, закачавший в мои вены несколько литров безумия.
-Эй, с вами все окей? - тягучий, похожий на размазанный по тарелке шпинат, "америкэн инглиш" окончательно выдернул из-под настила отстранения. Нельзя прятаться слишком долго - старая истина, и я чаще всего принимаю реальность как она есть. Бесконечность нитей экзистенциального ужаса, философия безвременья - по большей части, вымышлена кабинетными учеными... хотя он и любит пользоваться достижениями этих книжных червей. Но, если сравнивать, то мне куда ближе квантовая физика - для нее проще подобрать практическое применение...
-Да, - я ответил логично. Порадовался: не хочу привлекать лишнего внимания. Теперь я слышал собственное сердце: оно, словно отрабатывая паузу, выстукивало пулеметную очередь.
Я заставил себя выпустить сотовый телефон, и он покатился под ноги посетителей клуба, поблескивая, подобно высеребренному пасхальному яйцу.
Поднять... да, сначала поднять, а потом уходить отсюда, и...
-Эй? - высокий парень в кожаном корсете и с пирсингом от нижней губы до ушей снова коснулся меня. - С вами точно все в порядке?
-Да.
Конечно. В порядке. Я получил известие-лейкопластырь с ошметками чужой/своей плоти, и у меня сердце сейчас из глотки выпрыгнет, и вены прорежут кожу, словно обернувшись медными проводами - но я в порядке, правда... вам, американцам, не понять. Иностранцы ведь все сумасшедшие - правда? Вот и оставьте меня в покое.
-Да? - кожаный корсет нагнулся. Подхватил сотовый, протянул мне. - Вы вот уронили... и все-таки, что случилось?
Я принял телефон и взглянул в лицо заботливому парнишке. Кольца пирсинга покачивались причудливыми наростами. Его назойливость - знак. Время сформулировать - и содрать лейкопластырь.
Душный воздух клуба царапнул ссохшийся язык:
-Мой лучший друг попал в автокатастрофу.
Парень замигал - глазами, всей фигурой, всполохи прочертили линии-промежутки в его зрачках в волосах. Он пришел в этот клуб веселиться, и последнее, чего он желал сегодня - гвозди чужого распятья. Каждый висит на своем кресте. Когда-то за эту истину я получил деньги.
Парень извинился, отступил. На мгновение я пожалел, потому что одиночество запылало ярче судорожных неоновых вспышек, разлиновавших каждый фрагмент обстановки клуба. Грохотала музыка - я воспринимал ее особенно остро, но впервые в жизни я не ощутил даже профессионального интереса - музыка была ударами лопастей винта... или визгом съезжающей в кювет машины.
Пожалуйста, выпустите меня. Я должен ехать.
Не волнуйтесь, он жив и уже переведен из реанимации в обычную палату, - сказали по телефону. Иначе я, наверняка, умер бы – никакого суицида, вульгарная остановка сердца, низведенная до пошлости сотнями псевдо-трагических сюжетов. …
Он жив. И – надо торопиться.
К нему.
К *лучшему другу*.
Но я не могу закричать, как и сдвинуться с места, я стою у стены - мне чудится обжигающий пустынный песок, что забивается под ресницы.
Песок - это обвинение.
Я виноват в том, что случилось.
_-Пойдем отсюда, - он мрачно глядит в кружку с недопитым пивом. Он ненавидит американское пиво: "Искалеченный клон настоящего". Я всегда смеялся. Ему виднее - несмотря на баварское происхождение, я далеко не эксперт по пиву. - Пойдем отсюда, - повторяет он, и обтянутая кожей костлявая ладонь тянется, чтобы вонзиться в плечо, кончик носа - у моих ключиц, он напоминает вампира или каннибала, готового рвать меня в клочья. - Пожалуйста.
Я должен был послушать его. А я отмахнулся - кажется, из-за Марка. Марк, чуть пошатываясь, клеился к блондинке с крашенными зеленым губами, похожими на листья подорожника, наблюдать за ним было забавно... и, мне не хотелось в номер. Совсем.
Я отмахнулся.
-Пойдем отсюда, - второй раз он произнес тихо. Разжав пальцы. По его телу электрическим разрядом проскочила судорога, затронув все мышцы – каждая умеет говорить - и все просили меня подчиниться.
А я отмахнулся во второй раз - теперь из-за звонка. Организаторы турне уточняли какие-то детали, собеседник на другом конце сотовых ячеек едва не брызгал слюной. Пришлось закрывать второе ухо, спорить.
Он подождал. Пока я захлопну раздвижную трубку. В третий раз он не просил - вслух. Поэты - не властелины слов, но заклинатели демонов. Рабы всегда могут взбунтоваться.
Он ждал, он будто стягивал к себе грохот музыки и всполохи-иллюминацию, стягивал, чтобы заставить замолкнуть, разноименные заряды на костяшках сжатых кулаков.
И не воспользовался шаровой молнией...
Но я остался.
А он ушел, ссутулившись. Маленький и незаметный в своем балахоне, чересчур свободном для худого тела. Я солгал себе, что сейчас - через пять минут! - пойду догонять его, вот только выловлю Марка, пока тот не нализался до синих крокодилов. Но - отвлекли. Музыка, возможно. Или телефон. Или...
Лейкопластырь приклеили позже._
Такси проехало лишних двадцать метров. Затормозило неловко - видимо, ныне плохой день для машин. Я предположил, что виноваты мумии. Автомобили - саркофаги, в них заточены мертвецы. Которым неохота связываться с живыми.
А двадцать метров почудились световым годом. Теория относительности.
-В госпиталь, - я запнулся, прежде, чем назвать адрес.
Чернокожий таксист хмыкнул себе под нос нечто невнятное. По поводу моего вида, или сочетания адреса с ним? Неважно, главное - уберечься от расспросов.
Звезды и рекламы стучали в лобовое стекло. Я затягивался сигаретой, по-прежнему сжимая трубку телефона. Таксист покрутил ручку настройки радио - неужели мумии слушают радио?
Америка - страна пришельцев-мертвецов, сюда явились изгнанные с благословенных земель Европы, и континент кровавых жертвоприношений похоронил их вместе с золотом.
А потом зазвонил телефон, и я едва не выронил его в жерло пляшущего города. Это была Дорин. Ей сообщили.
Интересно, опутал ли ее вакуум, когда она услышала? Или женщинам проще - закричать? Я - так и не сумел...
Дорин обвиняла меня. У нас с ней непростые отношения, наверное, она догадывается, что всегда останется "номером два" - для отвода глаз, для создания иллюзии правильности. Много лет эпатажа - однако мы, я и он, не сумели выдержать до конца.
Мы боялись слов.
...Дорин кричала - почему я отпустил его? Одного. В другой ситуации я бы засмеялся - она ведь *ненавидит*, когда мы наедине, даже внизу в студии.
Отпустил. Одного. Зачем повторять? Сознательный прием или нехватка тех самых кусочков лейкопластыря-токсина?
Таксист демонстративно подпевал радио, делая вид, будто не слышит обвинительной речи.
Какой простой вопрос: почему. Warum, пять букв. Обычно мы задаем его богу, но бог никогда не отвечает. Так что же Дорин хочет от меня, разве я когда-то именовал себя богом?
Я даже не придумывал тексты. Я просто сочинял музыку.
Перед короткими гудками она назвала меня эгоистом. Я ожидал подобного заключения, подобно осужденному, приготовившемуся к ударам плети, но к боли невозможно привыкнуть.
О черт, когда же доедем...
В здании госпиталя зиял пронзительный яркий свет, я невольно прикрыл глаза. Среди стерильности, равномерной ульевой суеты я был чужд. Пара медсестер уставились на меня - словно я и впрямь был пришельцем с другой планеты, я сообразил, что забыл смыть косметику и натянуть шляпу.
Ну и пусть. Вы ведь рекламируете свою свободу, американцы, вы продаете ее по сходной цене - так поделитесь теперь...
-Где Штефан? - спросил я у первой же девушки в темно-зеленом наряде хирурга. Она опасливо отступила. Ах да, я ведь спросил по-немецки... и надо фамилию...
-Акерманн, - уточнил я на английском. - Что с ним?
Паузу - столетие? - спустя, она сообщила, сверившись с блокнотом на желтой деревянной доске-подставке:
-В травматологии. У него сотрясение мозга, перелом нескольких ребер... а вы, собственно, кто?
-Виновный.
Я не дал девушке опомниться. Игра в ответы устарела. И не честна: кто-то ведь позвонил именно _мне_ - первому, уже потом Дорин... откуда-то взяли мой номер.
К вопросу о понимании: иногда слова подобны яшме, и смысл приходится угадывать по прожилкам, а порой - прозрачный янтарь. Немного искажения.
Думаю, она поняла меня.
Я не позвал его вслух, он бы позвал меня - но я не умею кричать, и я иду сквозь лабиринт молочно-белых и зеленоватых квадратов, "дневное" излучение лампочек искрится на чисто вымытом полу, на табличках, в очках встречных медсестер и врачей. Они только на секунду задерживаются на мне - они привыкли к любой патологии, во внешности визитеров - и к безумию. Я понимаю, почему здесь так много гладкого пластика и кафеля: проще смывать кровь. Доски и камни хранят - дерево и камень сотворены природой, но изобретения человекомумий - умеют забывать.
В том числе, слова - и пластыри.
Использованные выбрасывают. И нет виноватых - как тебе, Дорин?
Ты ведь не за автокатастрофу меня обвинила. Ты просто не припомнила слов - опять слова, никуда не денешься, янтарь и яшма - суть камни, время разбрасывать камни - гениального сказочника-француза.
"Вы в ответе за тех, кого приручили".
Я приручил Штефана - и не одна Дорин считает так.
На самом деле, неизвестно - кто кого.
Предпочитаем не уточнять. Мы - просто лучшие друзья. В предыдущее турне для отвода глаз я даже брал свою жену Тину.
В нашем возрасте нельзя вызывать слишком много подозрений. Что простят двадцатилетним маргиналам - "неприлично", когда тебе к сорока.
Только Штефан никогда не признавал правил - не признал и сегодня. Пригласили в клуб, где я находился из вежливости, из-за Марка и организаторов турне - а он ушел…
Я остановился у значка "no smoking". Где чертова травматология - я уже был здесь, хожу кругами. Равнодушный лабиринт. Перечеркнутая красным сигарета - единственный след цвета тревоги.
Мне нравится красный. Цвет непокоя. Цвет Штефана.
А темнота - это не-цвет, да?..
Поэтому я не нарушу правил, не закричу, не сорву насмешливый значок, не…
Штеф, куда они тебя спрятали?.. От меня. Какое они имели право?!
Двинулся наугад. Обычно я полагаюсь на знаки и логику - но если ищешь тебя, то следует поступать "от противного"…
Конечно, нашел.
Дверь была закрыта. Последняя преграда - и мне снова страшно, до тошноты и дрожи в мокрых руках.
Представить Штефана в (лейкопластыре) бинтах, беспомощным?..
Течет ли кровь из огня?
Я не хотел бы видеть, Штеф. Правда.
Не только эгоист, но и трус, сказала бы Дорин. А Тина привычно отвернулась - это ее тактика - отворачиваться от наших со Штефом особых отношений. Я не умею лгать, я выложил Тине правду через месяц после свадьбы, но она сделала вид, будто не поняла.
Ну же. Я должен войти.
И что дальше? Что я скажу Штефу? "Как ты?" Даже мне ясно - глупая банальность. Штефан почувствует мой страх, а если… если я опущу глаза, не в силах смотреть на него - такого? Он не простит. Он-то бы принял - и принимает - меня любым.
Он обернет мой ужас и вину против меня - огонь жжет без разбора.
Люди. Ходят мимо - бело-зеленые врачи, кто-то с сигаретами за ухом - идут на улицу, чтобы скрыться от видеокамер и линий перечеркивания. Я стою. Я так торопился, и…
Ручка двери теплая. Или мои руки настолько холодны?
Хуже всего, что я знаю: не открою. Я приду - но завтра. При свете дня, в "цивильной" одежде.
Что мне стоило просто поехать с ним?!
"Ничего бы не случилось". Я не верю в судьбу. Я ни во что не верю, кроме огня, из которого течет кровь, похожая на полоску-запрет. Впрочем, в него тоже не верю. Штефан - совершенство, бинты и капельницы - не из его мира… и много лет я воспринимал его таковым.
Теплым - и порой обжигающим.
Я привык…
Марк. Он ничего не знает. Да, надо сообщить Марку - как-никак тоже в группе, пускай приедет.
Потому что я так одинок - по эту сторону двери. В чужой стране. Стране, которую ненавижу.
Очередное самооправдание.
Что-бы-сказала-Дорин? Когда мы ловили моменты и глушили все возможные звуки ревом "записываемой" музыки - она подозревала, и она тоже была по другую сторону двери.
Теперь она выиграла. Правда - всегда побеждает.
Позвонить. Марку.
"Абонент вне зоны действия" - и дубликатом сцены в клубе выкатывается раззявленный мобильник.
Я смотрю на него. Белое и серебристое - почти один цвет. Больно.
Штеф, почему меня не было с тобой? Почему?
Я повторяю чужие вопросы…
Я разучился задавать собственные.
Прости меня, Штеф.
Колючий песок падает с ресниц в глаза. Песок - оружие мумий, оружие Америки… и одиночества. Я тру веки, и на пальцах остаются черные разводы. Но песка не становится меньше, мне чудится - дверь крошится, огонь сжирает ее, кровавое пламя. Штефан, ты тоже обвиняешь меня?
"Ты мог бы не жениться - и я тебе не так уж нужен - есть твоя работа твое "Общение" с заглавной "О" зачем кто-то еще."
Неправда. Неправда! Ты всегда был мне нужен…
Тогда войди.
Я толкаю дверную ручку, предвкушая колючий тошнотворный ужас-осознание неправильности, песчаные курганы обвинений, и я знаю, что буду стоять и принимать слова, считая секунды, Штефан всегда прав, моя логичность - иллюзия, я сломал все ногти цепляясь за "разум"…
Почему ты бросил меня?
Я не бросал!
Почему?
Я не…
Хуже всего, что молчать до конца не выйдет. Тысяча конфетти-оправданий.
Оправдывающийся - виновен вдвойне.
Мне хочется бежать. На щеках - влага цвета пепла. Из-за косметики.
Прости меня.
Я стою на пороге, рассматривая Штефана. Ужас выплескивается за границы - соляной водой из чаши.
Я у саркофага мумии. Штефан замотан бинтами и гипсом. Ох, это еще хуже, чем предствлялось - какая-то штука, похожая на педали велосипеда держит его шею. Неловко повернутую в сторону от меня.
Штеф, ты… жив?
Они бы не перевели его из реанимации в палату… или…
Американцы сами мертвы - и не сумели распознать чужую смерть. Или мертв я? Но не Штефан, только не он…
-Штеф…
Он не услышит, потому что мумии покоятся в саркофагах, Америка присвоила его, украла, а я не сумел вовремя удержать. Я виноват.
-Дай. Воды.
песок в пустыне убежать от америки и дорин и
-Что? - хрипло переспрашиваю. Из полуголка раскрытой двери виден мобильный телефон. По-ту-сторону… но я уже по эту.
-На тумбочке. Эти уроды связали меня, - тон - Штефана, но голос не его. Сломанный. А говорит он о капельнице - игла питает вену под покрытием лейкопластыря. Пошевелиться невозможно.
-Д-да, конечно… - едва не промахиваюсь, скользкий пластик плохо поддается, я почти царапают его. Но - смотрю на Штефана, когда он пьет, четыре коротких воробьиных глотка.
-Ну и чего… стоишь?
Чего? Да, правда… с минералкой, словно с драгоценностью.
-Штеф…
(прости меня)
Бинты сливаются с простынями, и его кожа - тоже почти белая, на бинтах несколько капель крови. Но теперь - вблизи - все не так уж страшно.
-Садись, - повторяет он. Говорить ему немного тяжело. Наверное, не следует? Во всяком случае, я исполняю его волю. Благо стул рядом.
-Штеф, пожалуйста. Прости меня, - его руки - поверх одеяла, я сжимаю цепкие пальцы. Обычно он почти до боли вонзает узкие фаланги в мою ладонь. Сейчас - только чуть-чуть.
-Ты разве пьяным за руль сел? - типичное акерманновское фырканье едва не заставляет меня рассмеяться. - Черт, хорошо, что ты не расстаешься с мобильником…
(он там за дверями)
-Warum? - пять букв озвучены.
Без ответа. Разумеется. Полубессознательно он называл мои цифры врачам "скорой". Может, звал меня…
Только не признается.
-У тебя видок - будто с привидением поцеловался. Я так ужасно выгляжу?
-Нет, - я стараюсь улыбнуться. Особо крупные песчинки опадают с ресниц, но я способен заметить пламя. Пламя в серо-голубых радужках Штефана.
Он сильнее сжимает мою руку. Какое-то время мы молчим.
- К дьяволу турне…Я хочу домой, Бруно, - тихо говорит он. - С тобой.
И я понимаю: песок и мумии - позади. Я оглядываюсь на мобильник - потерянный, он валяется за дверью. Ему, наверное, одиноко… как было мне - там.
Ничего. Мы скоро уедем.
Я прижимаюсь щекой к ладони Штефана:
-Скоро. Скоро мы будем дома.
2. Пейринг - Штефан Акерманн/Бруно Крамм
3. Рейтинг - PG
4. Жанр - angst
5. Комментарий - и опять ничо нового... Bruno’s POV.
6. Предупреждение - не так всё ужасно, впрочем...
7. Дисклеймер - основано на реальных событиях… слэшевый компонент – выдумка...
Glut/Asche
читать дальшеЗакричать.
Мне хотелось закричать. Слова протянулись из мобильника лейкопластырем, особым. Слова-лейкопластырь обмотали меня, словно египетскую мумию, а под тканью цвета праха багровел окровавленный крик.
Его?
Мой?
Слова всесильны - он так говорил. Верю. Я никогда не умел подчинять их себе - в отличие от него; слова пугали меня, а сейчас - я погребен под ними, могильщиком - серебристый овал мобильного телефона, безжалостно искажающий голоса.
Вакуум. Лейкопластырь отгородил меня от шума ночного клуба, от запахов духов, дерева и пластика. Барьер повыше Берлинской стены.
И я не мог закричать. Или разжать пальцы с мигающим синей подсветкой телефоном, судорога перетянула суставы.
...Когдаеслиразожмунадобудет...
Принять услышанное. Впервые в жизни не знаю, что делать дальше. Разве - закричать, но это чересчур простой выход.
Кто-то толкнул меня - безжалостно сдирая липкое покрытие оцепенения, мне почудилось - кровавый фонтан брызнет букетом гвоздик из горла, с кожи и одежды. Не моей - его крови. Телефон - это донор, закачавший в мои вены несколько литров безумия.
-Эй, с вами все окей? - тягучий, похожий на размазанный по тарелке шпинат, "америкэн инглиш" окончательно выдернул из-под настила отстранения. Нельзя прятаться слишком долго - старая истина, и я чаще всего принимаю реальность как она есть. Бесконечность нитей экзистенциального ужаса, философия безвременья - по большей части, вымышлена кабинетными учеными... хотя он и любит пользоваться достижениями этих книжных червей. Но, если сравнивать, то мне куда ближе квантовая физика - для нее проще подобрать практическое применение...
-Да, - я ответил логично. Порадовался: не хочу привлекать лишнего внимания. Теперь я слышал собственное сердце: оно, словно отрабатывая паузу, выстукивало пулеметную очередь.
Я заставил себя выпустить сотовый телефон, и он покатился под ноги посетителей клуба, поблескивая, подобно высеребренному пасхальному яйцу.
Поднять... да, сначала поднять, а потом уходить отсюда, и...
-Эй? - высокий парень в кожаном корсете и с пирсингом от нижней губы до ушей снова коснулся меня. - С вами точно все в порядке?
-Да.
Конечно. В порядке. Я получил известие-лейкопластырь с ошметками чужой/своей плоти, и у меня сердце сейчас из глотки выпрыгнет, и вены прорежут кожу, словно обернувшись медными проводами - но я в порядке, правда... вам, американцам, не понять. Иностранцы ведь все сумасшедшие - правда? Вот и оставьте меня в покое.
-Да? - кожаный корсет нагнулся. Подхватил сотовый, протянул мне. - Вы вот уронили... и все-таки, что случилось?
Я принял телефон и взглянул в лицо заботливому парнишке. Кольца пирсинга покачивались причудливыми наростами. Его назойливость - знак. Время сформулировать - и содрать лейкопластырь.
Душный воздух клуба царапнул ссохшийся язык:
-Мой лучший друг попал в автокатастрофу.
Парень замигал - глазами, всей фигурой, всполохи прочертили линии-промежутки в его зрачках в волосах. Он пришел в этот клуб веселиться, и последнее, чего он желал сегодня - гвозди чужого распятья. Каждый висит на своем кресте. Когда-то за эту истину я получил деньги.
Парень извинился, отступил. На мгновение я пожалел, потому что одиночество запылало ярче судорожных неоновых вспышек, разлиновавших каждый фрагмент обстановки клуба. Грохотала музыка - я воспринимал ее особенно остро, но впервые в жизни я не ощутил даже профессионального интереса - музыка была ударами лопастей винта... или визгом съезжающей в кювет машины.
Пожалуйста, выпустите меня. Я должен ехать.
Не волнуйтесь, он жив и уже переведен из реанимации в обычную палату, - сказали по телефону. Иначе я, наверняка, умер бы – никакого суицида, вульгарная остановка сердца, низведенная до пошлости сотнями псевдо-трагических сюжетов. …
Он жив. И – надо торопиться.
К нему.
К *лучшему другу*.
Но я не могу закричать, как и сдвинуться с места, я стою у стены - мне чудится обжигающий пустынный песок, что забивается под ресницы.
Песок - это обвинение.
Я виноват в том, что случилось.
_-Пойдем отсюда, - он мрачно глядит в кружку с недопитым пивом. Он ненавидит американское пиво: "Искалеченный клон настоящего". Я всегда смеялся. Ему виднее - несмотря на баварское происхождение, я далеко не эксперт по пиву. - Пойдем отсюда, - повторяет он, и обтянутая кожей костлявая ладонь тянется, чтобы вонзиться в плечо, кончик носа - у моих ключиц, он напоминает вампира или каннибала, готового рвать меня в клочья. - Пожалуйста.
Я должен был послушать его. А я отмахнулся - кажется, из-за Марка. Марк, чуть пошатываясь, клеился к блондинке с крашенными зеленым губами, похожими на листья подорожника, наблюдать за ним было забавно... и, мне не хотелось в номер. Совсем.
Я отмахнулся.
-Пойдем отсюда, - второй раз он произнес тихо. Разжав пальцы. По его телу электрическим разрядом проскочила судорога, затронув все мышцы – каждая умеет говорить - и все просили меня подчиниться.
А я отмахнулся во второй раз - теперь из-за звонка. Организаторы турне уточняли какие-то детали, собеседник на другом конце сотовых ячеек едва не брызгал слюной. Пришлось закрывать второе ухо, спорить.
Он подождал. Пока я захлопну раздвижную трубку. В третий раз он не просил - вслух. Поэты - не властелины слов, но заклинатели демонов. Рабы всегда могут взбунтоваться.
Он ждал, он будто стягивал к себе грохот музыки и всполохи-иллюминацию, стягивал, чтобы заставить замолкнуть, разноименные заряды на костяшках сжатых кулаков.
И не воспользовался шаровой молнией...
Но я остался.
А он ушел, ссутулившись. Маленький и незаметный в своем балахоне, чересчур свободном для худого тела. Я солгал себе, что сейчас - через пять минут! - пойду догонять его, вот только выловлю Марка, пока тот не нализался до синих крокодилов. Но - отвлекли. Музыка, возможно. Или телефон. Или...
Лейкопластырь приклеили позже._
Такси проехало лишних двадцать метров. Затормозило неловко - видимо, ныне плохой день для машин. Я предположил, что виноваты мумии. Автомобили - саркофаги, в них заточены мертвецы. Которым неохота связываться с живыми.
А двадцать метров почудились световым годом. Теория относительности.
-В госпиталь, - я запнулся, прежде, чем назвать адрес.
Чернокожий таксист хмыкнул себе под нос нечто невнятное. По поводу моего вида, или сочетания адреса с ним? Неважно, главное - уберечься от расспросов.
Звезды и рекламы стучали в лобовое стекло. Я затягивался сигаретой, по-прежнему сжимая трубку телефона. Таксист покрутил ручку настройки радио - неужели мумии слушают радио?
Америка - страна пришельцев-мертвецов, сюда явились изгнанные с благословенных земель Европы, и континент кровавых жертвоприношений похоронил их вместе с золотом.
А потом зазвонил телефон, и я едва не выронил его в жерло пляшущего города. Это была Дорин. Ей сообщили.
Интересно, опутал ли ее вакуум, когда она услышала? Или женщинам проще - закричать? Я - так и не сумел...
Дорин обвиняла меня. У нас с ней непростые отношения, наверное, она догадывается, что всегда останется "номером два" - для отвода глаз, для создания иллюзии правильности. Много лет эпатажа - однако мы, я и он, не сумели выдержать до конца.
Мы боялись слов.
...Дорин кричала - почему я отпустил его? Одного. В другой ситуации я бы засмеялся - она ведь *ненавидит*, когда мы наедине, даже внизу в студии.
Отпустил. Одного. Зачем повторять? Сознательный прием или нехватка тех самых кусочков лейкопластыря-токсина?
Таксист демонстративно подпевал радио, делая вид, будто не слышит обвинительной речи.
Какой простой вопрос: почему. Warum, пять букв. Обычно мы задаем его богу, но бог никогда не отвечает. Так что же Дорин хочет от меня, разве я когда-то именовал себя богом?
Я даже не придумывал тексты. Я просто сочинял музыку.
Перед короткими гудками она назвала меня эгоистом. Я ожидал подобного заключения, подобно осужденному, приготовившемуся к ударам плети, но к боли невозможно привыкнуть.
О черт, когда же доедем...
В здании госпиталя зиял пронзительный яркий свет, я невольно прикрыл глаза. Среди стерильности, равномерной ульевой суеты я был чужд. Пара медсестер уставились на меня - словно я и впрямь был пришельцем с другой планеты, я сообразил, что забыл смыть косметику и натянуть шляпу.
Ну и пусть. Вы ведь рекламируете свою свободу, американцы, вы продаете ее по сходной цене - так поделитесь теперь...
-Где Штефан? - спросил я у первой же девушки в темно-зеленом наряде хирурга. Она опасливо отступила. Ах да, я ведь спросил по-немецки... и надо фамилию...
-Акерманн, - уточнил я на английском. - Что с ним?
Паузу - столетие? - спустя, она сообщила, сверившись с блокнотом на желтой деревянной доске-подставке:
-В травматологии. У него сотрясение мозга, перелом нескольких ребер... а вы, собственно, кто?
-Виновный.
Я не дал девушке опомниться. Игра в ответы устарела. И не честна: кто-то ведь позвонил именно _мне_ - первому, уже потом Дорин... откуда-то взяли мой номер.
К вопросу о понимании: иногда слова подобны яшме, и смысл приходится угадывать по прожилкам, а порой - прозрачный янтарь. Немного искажения.
Думаю, она поняла меня.
Я не позвал его вслух, он бы позвал меня - но я не умею кричать, и я иду сквозь лабиринт молочно-белых и зеленоватых квадратов, "дневное" излучение лампочек искрится на чисто вымытом полу, на табличках, в очках встречных медсестер и врачей. Они только на секунду задерживаются на мне - они привыкли к любой патологии, во внешности визитеров - и к безумию. Я понимаю, почему здесь так много гладкого пластика и кафеля: проще смывать кровь. Доски и камни хранят - дерево и камень сотворены природой, но изобретения человекомумий - умеют забывать.
В том числе, слова - и пластыри.
Использованные выбрасывают. И нет виноватых - как тебе, Дорин?
Ты ведь не за автокатастрофу меня обвинила. Ты просто не припомнила слов - опять слова, никуда не денешься, янтарь и яшма - суть камни, время разбрасывать камни - гениального сказочника-француза.
"Вы в ответе за тех, кого приручили".
Я приручил Штефана - и не одна Дорин считает так.
На самом деле, неизвестно - кто кого.
Предпочитаем не уточнять. Мы - просто лучшие друзья. В предыдущее турне для отвода глаз я даже брал свою жену Тину.
В нашем возрасте нельзя вызывать слишком много подозрений. Что простят двадцатилетним маргиналам - "неприлично", когда тебе к сорока.
Только Штефан никогда не признавал правил - не признал и сегодня. Пригласили в клуб, где я находился из вежливости, из-за Марка и организаторов турне - а он ушел…
Я остановился у значка "no smoking". Где чертова травматология - я уже был здесь, хожу кругами. Равнодушный лабиринт. Перечеркнутая красным сигарета - единственный след цвета тревоги.
Мне нравится красный. Цвет непокоя. Цвет Штефана.
А темнота - это не-цвет, да?..
Поэтому я не нарушу правил, не закричу, не сорву насмешливый значок, не…
Штеф, куда они тебя спрятали?.. От меня. Какое они имели право?!
Двинулся наугад. Обычно я полагаюсь на знаки и логику - но если ищешь тебя, то следует поступать "от противного"…
Конечно, нашел.
Дверь была закрыта. Последняя преграда - и мне снова страшно, до тошноты и дрожи в мокрых руках.
Представить Штефана в (лейкопластыре) бинтах, беспомощным?..
Течет ли кровь из огня?
Я не хотел бы видеть, Штеф. Правда.
Не только эгоист, но и трус, сказала бы Дорин. А Тина привычно отвернулась - это ее тактика - отворачиваться от наших со Штефом особых отношений. Я не умею лгать, я выложил Тине правду через месяц после свадьбы, но она сделала вид, будто не поняла.
Ну же. Я должен войти.
И что дальше? Что я скажу Штефу? "Как ты?" Даже мне ясно - глупая банальность. Штефан почувствует мой страх, а если… если я опущу глаза, не в силах смотреть на него - такого? Он не простит. Он-то бы принял - и принимает - меня любым.
Он обернет мой ужас и вину против меня - огонь жжет без разбора.
Люди. Ходят мимо - бело-зеленые врачи, кто-то с сигаретами за ухом - идут на улицу, чтобы скрыться от видеокамер и линий перечеркивания. Я стою. Я так торопился, и…
Ручка двери теплая. Или мои руки настолько холодны?
Хуже всего, что я знаю: не открою. Я приду - но завтра. При свете дня, в "цивильной" одежде.
Что мне стоило просто поехать с ним?!
"Ничего бы не случилось". Я не верю в судьбу. Я ни во что не верю, кроме огня, из которого течет кровь, похожая на полоску-запрет. Впрочем, в него тоже не верю. Штефан - совершенство, бинты и капельницы - не из его мира… и много лет я воспринимал его таковым.
Теплым - и порой обжигающим.
Я привык…
Марк. Он ничего не знает. Да, надо сообщить Марку - как-никак тоже в группе, пускай приедет.
Потому что я так одинок - по эту сторону двери. В чужой стране. Стране, которую ненавижу.
Очередное самооправдание.
Что-бы-сказала-Дорин? Когда мы ловили моменты и глушили все возможные звуки ревом "записываемой" музыки - она подозревала, и она тоже была по другую сторону двери.
Теперь она выиграла. Правда - всегда побеждает.
Позвонить. Марку.
"Абонент вне зоны действия" - и дубликатом сцены в клубе выкатывается раззявленный мобильник.
Я смотрю на него. Белое и серебристое - почти один цвет. Больно.
Штеф, почему меня не было с тобой? Почему?
Я повторяю чужие вопросы…
Я разучился задавать собственные.
Прости меня, Штеф.
Колючий песок падает с ресниц в глаза. Песок - оружие мумий, оружие Америки… и одиночества. Я тру веки, и на пальцах остаются черные разводы. Но песка не становится меньше, мне чудится - дверь крошится, огонь сжирает ее, кровавое пламя. Штефан, ты тоже обвиняешь меня?
"Ты мог бы не жениться - и я тебе не так уж нужен - есть твоя работа твое "Общение" с заглавной "О" зачем кто-то еще."
Неправда. Неправда! Ты всегда был мне нужен…
Тогда войди.
Я толкаю дверную ручку, предвкушая колючий тошнотворный ужас-осознание неправильности, песчаные курганы обвинений, и я знаю, что буду стоять и принимать слова, считая секунды, Штефан всегда прав, моя логичность - иллюзия, я сломал все ногти цепляясь за "разум"…
Почему ты бросил меня?
Я не бросал!
Почему?
Я не…
Хуже всего, что молчать до конца не выйдет. Тысяча конфетти-оправданий.
Оправдывающийся - виновен вдвойне.
Мне хочется бежать. На щеках - влага цвета пепла. Из-за косметики.
Прости меня.
Я стою на пороге, рассматривая Штефана. Ужас выплескивается за границы - соляной водой из чаши.
Я у саркофага мумии. Штефан замотан бинтами и гипсом. Ох, это еще хуже, чем предствлялось - какая-то штука, похожая на педали велосипеда держит его шею. Неловко повернутую в сторону от меня.
Штеф, ты… жив?
Они бы не перевели его из реанимации в палату… или…
Американцы сами мертвы - и не сумели распознать чужую смерть. Или мертв я? Но не Штефан, только не он…
-Штеф…
Он не услышит, потому что мумии покоятся в саркофагах, Америка присвоила его, украла, а я не сумел вовремя удержать. Я виноват.
-Дай. Воды.
песок в пустыне убежать от америки и дорин и
-Что? - хрипло переспрашиваю. Из полуголка раскрытой двери виден мобильный телефон. По-ту-сторону… но я уже по эту.
-На тумбочке. Эти уроды связали меня, - тон - Штефана, но голос не его. Сломанный. А говорит он о капельнице - игла питает вену под покрытием лейкопластыря. Пошевелиться невозможно.
-Д-да, конечно… - едва не промахиваюсь, скользкий пластик плохо поддается, я почти царапают его. Но - смотрю на Штефана, когда он пьет, четыре коротких воробьиных глотка.
-Ну и чего… стоишь?
Чего? Да, правда… с минералкой, словно с драгоценностью.
-Штеф…
(прости меня)
Бинты сливаются с простынями, и его кожа - тоже почти белая, на бинтах несколько капель крови. Но теперь - вблизи - все не так уж страшно.
-Садись, - повторяет он. Говорить ему немного тяжело. Наверное, не следует? Во всяком случае, я исполняю его волю. Благо стул рядом.
-Штеф, пожалуйста. Прости меня, - его руки - поверх одеяла, я сжимаю цепкие пальцы. Обычно он почти до боли вонзает узкие фаланги в мою ладонь. Сейчас - только чуть-чуть.
-Ты разве пьяным за руль сел? - типичное акерманновское фырканье едва не заставляет меня рассмеяться. - Черт, хорошо, что ты не расстаешься с мобильником…
(он там за дверями)
-Warum? - пять букв озвучены.
Без ответа. Разумеется. Полубессознательно он называл мои цифры врачам "скорой". Может, звал меня…
Только не признается.
-У тебя видок - будто с привидением поцеловался. Я так ужасно выгляжу?
-Нет, - я стараюсь улыбнуться. Особо крупные песчинки опадают с ресниц, но я способен заметить пламя. Пламя в серо-голубых радужках Штефана.
Он сильнее сжимает мою руку. Какое-то время мы молчим.
- К дьяволу турне…Я хочу домой, Бруно, - тихо говорит он. - С тобой.
И я понимаю: песок и мумии - позади. Я оглядываюсь на мобильник - потерянный, он валяется за дверью. Ему, наверное, одиноко… как было мне - там.
Ничего. Мы скоро уедем.
Я прижимаюсь щекой к ладони Штефана:
-Скоро. Скоро мы будем дома.
-
-
18.11.2006 в 14:37Слэшеры предвидят будущее! ужос!
-
-
18.11.2006 в 17:15нет, наоброт.
-
-
18.11.2006 в 20:32