пунктуация искажает духовность | Это вообще днище, хоть и потолок
1. Фандом - Deine Lakaien
2. Пэйринг - Эрнст Хорн/Александр Вельянов
3. Рейтинг - PG
4. Жанр - angst (наверное?)
5. Комментарий - Кот одновременно и жив, и мёртв, пока ты не откроешь коробку и не посмотришь...
6. Предупреждение -
7. Дисклеймер - всё выдумано.
Кот Шредингера
читать дальшеУтро везде, утро холодное, как железный карниз под ноябрьским дождем; моросит туманом и ворчливой серостью. Утро сдавлено, будто горло висельника.
Тянет на облезлом хвосте останки «вчера». Обглоданные останки на рваной бечеве. Не слишком-то хочется рассматривать те останки: крысиные внутренности, консервные банки с гнилым содержимым, перепачканные глиной куски нейлоновых лент. Мусор. Грязь.
Эрнст не вспоминает о том, что произошло накануне. Утро как утро, никакой подозрительной веревки. Холодно – включить обогреватель, вскрыть полумрак задернутых жалюзи, надсадный скрип напоминает о ржавчине и консервных банках – прочь, никакого «вчера» не было, _ничего_ не было…
Кофейные зерна и вода. Сейчас уж точно будет теплее. А запах кофе перекроет эту гнилостную ауру «чтоянатворил»…
Ничего. Ничего _особенного_, и _ничего не случилось_, правда?
Скользкий мешок с кофе изворачивается, Эрнст видит собственные руки, почему-то с полупрозрачными ногтями, а пластик пакета перехватывает рахитичный солнечный блик, прежде чем каракатицей распластаться на полу.
-Черт.
Мелкая неприятность. Не более. Не последствие, не мысли (чтоянаделал, чтотеперь, авдруг) – бутерброды падают маслом вниз, а пакеты с кофейными зернами - оставляют внутри не более десятка. Это закон природы. Эрнст не верит в Бога, но в такие моменты хочется усмехнуться туда, вверх и спросить: как долго продлится юмористическое шоу, комедия положений под названием «Жизнь»?
Эта-чертова-жизнь.
-Я ничего не делал. Я ничего не…
Если собирать зерна по одному, время исказит в пространстве, и утро полиняет в день. Тогда мысли тоже исчезнут. Или сменят окраску.
Или хотя бы «вчера» перестанет мерещиться, словно неотступный запах тухлого мяса – раковому больному.
Или бросить все, включая (зерна, кофейные зерна похожи на дыры, на разбежавшихся насекомых) вчера. Поехать в студию. Там еще холоднее – по сути помещение сродни бункеру, зато столько возможности отвлечься.
Эрнст пинком отсылает пластиковый пакет из-под кофе в соседний угол кухни. Кофейные зерна послушно выкладываются эбонитовой дорожкой.
-Я ничего не делал. Ничего страшного _не_произошло, - обращается не к себе. К включенной и работающей вхолостую кофеварке, к разорванному пакету, к насупленной серости за окном, обычная мюнхенская серость, он привык к ней и плоть от плоти ее, но нынче чудится, что из тумана прорастают стебли ядовитого плюща и выглядывает из облаков оскал.
-Ничего не произошло! – Эрнст повторяет по слогам. Он сидит на корточках, отсутствующе пялится в пол. Вчерашние события прокручиваются сами собой, никто не нажимал кнопку Play, если бы Эрнст мог – выломал бы встроенный в собственный мозг невидимый «видеоплейер».
Запись проматывается в сотый раз. Можно смотреть в замедленном или убыстренном темпе. Выделять нужные детали или вырезать. Накладывать на музыку и делать клип.
Проклятье.
Ничего не было ничего не было ничего не…
Незавершенный гештальт, вот как это называется в психологии. Эрнст не знает, чем все кончилось, закончилось ли вовсе, точка или запятая, можно отрицать до бесконечности, но преследует немое (или озвученное) кино в черепе и гнилостный запах (случилось что-то плохое) – фантомный запах, рассыпанный кофе – если глядеть издалека запекшаяся кровь, просто ассоциации… что ж…
Прокрутим еще раз, а сегодня – вторая серия.
Поехали.
…беспричинная ссора, или Эрнст считает ее таковой. Логика Алекса и его обиды вне понимания разумом. Эрнст заплатил бы любые деньги за «переводчик» Алексовых намеков на человеческий язык. На язык формальной логики. Разве возможна какая-то иная?
Целый день работы в студии вымотал Эрнста. Голова гудит, будто мириады звуков, рожденных и заточенных в студии, - их отблески собрались под черепной коробкой – назойливый осиный рой, термитник. Эрнсту хочется молчать. Где угодно, с кем угодно – лишь бы молчать.
Алекс, пойми, пожалуйста.
Эрнст пытался объяснить. Что здесь непонятного? За почти двадцать лет, что они вместе можно выучить несколько простых правил.
…Только не Алексу.
Он крайне редко запоминает то, что не касается его лично.
Из студии они ехали в номер Алекса, Эрнст размышлял о том, что Алекс всегда старается снимать один и тот же номер в одном и том же отеле, это традиция наподобие рождественской елки. Алекс суеверен. Когда они только начинали, одноместный «стандартный» - все, на что хватало денег, _своих_ денег – он принципиально не хотел брать в долг у родственников, протестующих против музыкальной карьеры; теперь он мог бы остановиться в люксе, но предпочитает тот же. Иногда Эрнсту кажется, будто отрезок прошлого – настоящее. Если мыслить категориями бесконечности – двадцать лет (или сорок, или тысяча) – равны нулю. Как и траектория перемещения.
Любое суеверие можно объяснить законами физики. Конечно, Алекс об этом не задумывается. Он просто останавливается в _том самом_ номере.
Эрнст кивает с размеренностью маятника. Тик-так. Изредка кивки сопровождаются постукиванием пальцев о руль; Эрнст сам почти верит, что слушает Алекса, но бОльшая часть слов скользит мимо, Эрнсту чудится, что он плывет в теплом мутном озере.
И, кажется, Алекс высказывает какие-то претензии. Чем-то недоволен. Или просит. Эрнст согласен принять условия, только… чуть попозже, хорошо?
Эрнст иногда оглядывается на Алекса. Ловит себя на том, что слова (о чем он говорит, разве я не исполняю все его желания?) – отдельно, а губы похожи на карамель, смугло-розовые тянучки, сладкие губы, кому, как ни Эрнсту знать.
Он проводит указательным пальцем по губам Алекса.
-Прекрати, - тот дергает плечом, прежде чем отвернуться. – Ты ведь совсем меня не слушаешь?
«Не слушаю», покорно кивает Эрнст. Потом исправляется:
-Нет же, я весь внимание.
-Не лги. Ты опять думаешь о чем-то своем. С тем же успехом я мог бы разговаривать с твоими синтезаторами, эмоций у вас примерно одинаково, - вполоборота.
-Я не лгу… Эй…
Эрнст рассматривает изящный профиль. Темные волосы собраны в «хвост» и скользят по спине, почему-то пугая: будто живые, будто змеи, и глаза Алекса – глаза Горгоны, обратят в камень…
Без ответа. Ну и пусть.
Алекс сказал бы: «ты и так каменный».
Какой есть, мысленно отвечает Эрнст, и вновь переключает внимание на дорогу.
В отеле делают вид, что оказались вместе случайно. Конечно, их узнают: Эрнст – «человек из толпы», но Алекс весьма приметен; впрочем, персонал приучен изображать равнодушие. В конце концов, им за это платят.
Напряженное молчание стягивает, подобно леске. Эрнст не хотел бы говорить, но должен понять. Пожалуйста. Кто-нибудь, объясните что он _чувствует_, я не понимаю, не научился…
-Алекс? – он делает первый шаг, потому что заблудился в темноте.
Тот свернулся клубочком в небольшом, но уютном кресле; приглушенное матово-бежевое освещение и кремовый оттенок обивки – цельный образ, Алекс в кресле выглядит уютно, как… ну, кошка у камина. Банальное сравнение, но, черт возьми, Алекс действительно похож на кота.
Эрнста тянет прикоснуться к нему, но Алекс отталкивает:
-Оставь меня в покое!
Эрнст трет виски. В голове еще бродят звуки, словно призраки по средневековому замку.
-Алекс, прошу тебя.
-Я сказал: оставь меня в покое!
Разобраться. Разобраться и понять. Чего-ему-надо?
Эрнст подхватывает стул, разворачивает спинкой вперед и садится. Опирается подбородком о спинку. Алекс вздрагивает: теперь Эрнст смотрит чересчур пристально, изучающе, словно ученый на крысу в стеклянном лабиринте. Алекс бы удивился, узнав, что Эрнст тоже ощущает себя объектом экспериментов.
«Мы говорим на разных языках. Все эти годы – и так не поняли друг друга до конца».
-Объясни, что ты от меня хочешь. Только прямо. Пожалуйста, - голос Эрнста сух, точно степной ветер в июле; Эрнст редко говорит иначе, смену его интонаций уловить трудно. Пытался ли Алекс когда-нибудь _уловить_?
Нет?
Не имеет значения, Эрнст всегда четко дает понять, что ему нравится/не нравится. Играть голосом, жестами – не его.
-Что я хочу? – Алекс соскакивает с кресла. – Эрнст, я ненавижу подобные вопросы. Знаешь на что похоже со стороны: выдай счет, а я расплачусь. Я всегда был для тебя вроде покупки, вроде заводной куклы из супермаркета, не так ли?
Его слова вонзаются горячим ножом – в масло, Эрнст закрывает глаза ладонями. Чертова головная боль, и столь не вовремя Алекс решил – в очередной раз – выяснить отношения.
Эрнст молчит.
-Я ведь для тебя очередной-вокалист-ТВОЕГО-проекта, не более, - выкрикивает Алекс. Он мечется в пространстве комнате, будто блестящая рыбка с чешуей цвета камней-гранатов – по аквариуму, Эрнст наблюдает отстраненно, издалека.
Поскорее бы закончилось.
Следовало бы разъехаться каждый к себе после репетиции. Какого дьявола он поехал к Алексу?
-За счет меня _ты_ добился известности, заработал денег, получил возможность делать что тебе хочется, а меня выводишь на поводке – эй, поглядите, дрессированная собачка…
Не собачка, исправляет Эрнст. Кот. Кошки не поддаются дрессировке.
Он отвернулся, терпеть еще и взгляд Алекса – пронзительный, слепящий, словно альфа-лучи – выше его сил. Не сегодня. Пожалуйста.
-Алекс, не говори глупостей. Проекты – это одно, а ты другое, - ремарка теряется в монологе Алекса, тот пропустит ее мимо ушей.
-…ты используешь людей, но если остальным на это плевать… не всем, впрочем, Зигрид и Михаэль тоже не выдержали, - удар ниже пояса; что известно тебе о разногласиях с Михаэлем и Зигрид, безмолвно возражает Эрнст; вслух – молчание; и головная боль. Густое приторное гудение. – То мне нет! Ты постоянно командуешь – делай то, делай так, будто какой-нибудь чертов инструмент настраиваешь… Я не машина! Меня нельзя настроить по твоему вкусу, у меня нет кнопок и рычагов, я живой, если ты еще не заметил! Впрочем, машины-то ты любишь… почему бы тебе не собрать андроида и не спать с ним?!
-Прекрати, - Эрнст швыряет стул в угол. – Алекс, прекрати.
Остановить торнадо? Забавная идея.
-Я живой, живой! – повторяет он. – Но ты, наверное, поймешь это лишь когда я умру!
-Прекрати, - сквозь зубы. Эрнст отступил к двери. Сбежать – наиболее разумное и логичное решение в данной ситуации.
-Опять! – Алекс выхватывает откуда-то нож. Для резки бумаги или фруктов? Зачем ему нож? – Хочешь я убью себя, чтобы ты понял… я _был_ живым!
-Не хочу. Алекс, немедленно дай сюда нож.
Широкое лезвие мигает в нескольких дециметрах от Эрнста. Алекс забавляется с ним, точно ребенок, Эрнст немигающее следит за импровизированным «танцем с саблями». Лезвие легонько касается запястий Алекса: символ «я вскрою себе вены».
-Я убью себя!
Шантаж. К тупой ломоте под черепом подсоединяется бешенство. Холодное, так течет сжиженный кислород.
-Убивай, - устало отмахивается Эрнст. – Прекрати меня шантажировать, Алекс. Ложись спать, надеюсь, завтра у тебя будет настроение получше. А я поехал домой.
-Я убью себя! – фраза-мантра. Верит ли Алекс в нее?
Эрнсту следует остаться, успокоить, опуститься на колени и умолять о прощении, но нервы выморожены бешенством-льдом; он разворачивается к двери.
-Я убью себя! – выкрикивает Алекс, но Эрнст уже открывает дверь, и на секунду в висящем на стене зеркале отражается полоска ножа, а еще Эрнсту мерещится капля крови…
(вернуться?)
(ничего он не сделает, идиотская истерика – не более)
…и затем дверь разделяет их.
Ничего не было ничего не было ничего не было
Было?
Эрнст перебирает кофейные зерна в руке. Он должен позвонить, а лучше поехать – и выяснить.
Что-то мешает.
Страх? Или…?
В данный момент в сознании Эрнста Алекс жив (идиотская истерика очередная идиотская истерика не более); возможных исходов – два.
Теперь Алекс не просто кот, но кот Шредингера.
Вот именно – кот Шредингера. Жив или мертв. Вероятность обоих исходов – пятьдесят процентов; некоторые события невозможно объяснить дедукцией, но парадоксы человеческих отношений сводятся к вариативности квантовой физики.
Алекс (не)жив.
Эрнст машинально считает рассыпанные зерна. Утро немного потеплело, откуда-то проклюнулись солнечные лучи. Дребезжат стекла, резонируя от движения машин по улицам. Эрнсту два метра – и тысяча лет полураспада – до телефонной трубки.
Лучше все-таки ехать.
Но… тогда выяснится что-то одно, не так ли?
Состояние неизвестности мучительно, но и полно надежды. Стакан с водой – наполовину пуст или наполовину полон?
Эрнст пессимист. Для него стаканы всегда пусты, а вода в них – случайно упавшие с крыши капли.
Он подходит к телефону, отмечая: руки дрожат, пальцы влажны. Алекс говорил, что ему, Эрнсту, плевать на всех _живых_.
А как насчет (полу)живых?
Проклятый Шредингер с его парадоксом.
Почему Эрнст не отобрал нож?!
(я ничего не сделал я не) – вот именно, ничего, если кто-то из них и был вчера в ящике, за стеклом, в изолированной капсуле – так именно Эрнст. Вчера ли? Всегда?
Алекс не решился бы на суицид, убеждает себя Эрнст, он чересчур эгоистичен и слишком любит себя.
Алекс импульсивен, в состоянии аффекта способен на то, о чем пожалеет… или будет поздно жалеть.
Снова два варианта.
Эрнст не хочет открывать ящик, и проверять, жив ли кот.
Далеко или близко – понятия пространства и времени; Эрнст ведет машину и подсознательно ожидает коллапса. По пути заглядывает в глаза водителям встречных автомобилей, безмолвно спрашивает: чувствуете ли вы? Чувствуете ли, как близко короткое замыкание на глобальном уровне? Если открыть ящик с котом Шредингера, эксперимент превратится в свершившийся факт.
Не чувствуют.
Эрнст не удивлен.
Утро перекатывается в стадию «раннего дня» (существует ли подобное понятие?); пробки на дорогах искажают расчеты, Эрнст сигналит нарушителю правил – какому-то малолетке, обогнавшему едва ли не по встречной, втайне радуется тому, что еще не знает, еще не в конце пути, еще не открыл…
Думать о кошках и ящиках непереносимо. О смерти и жизни – тем более.
В отеле вяло и сонно. Постояльцы либо разошлись по своим делам – в Мюнхен приезжают исключительно «по делам», кому нужен серый и скучный город, либо дожидаются отъезда в своих номерах. Полиции и ажиотажа нет, но ясности то не добавляет.
Алекс просыпается поздно и заранее предупреждает: раньше полудня не будить. Обслуга отеля, как и Эрнст, пока не открывали ящика.
У Эрнста есть ключи. Откуда и почему попросил Алекса взять для него второй комплект – не помнит, воспринимает как «дано», условие задачки. Замочная скважина – черная дыра, и когда Эрнст проворачивает ключ, его дыхание замедляется, останавливается…
Коллапс?
Да.
При дневном свете небольшой номер смотрится серо и тускло, словно самый прокисший день пробрался с балкона и распылил себя в каждом кубическом сантиметре воздуха. И тихо, Эрнст слышит собственное дыхание и позвякивание оставленных в замочной скважине ключей.
-Алекс?
Эрнст входит в ванную, и очень долго _не_видит. Нет, он не ослеп – видит многое, например лужицы на кафельном полу, невыключенная люминесцентная лампа создает ощущение искусственности, будто на паспортной фотографии, вода капает бесшумно, и густо пахнет паром и железом. В зеркале – как же здесь много зеркал, недаром Алекс любит этот номер – Эрнст видит собственное взъерошенное и помятое отражение; но детали рассыпаются, точно фрагменты паззла при двенадцатибальном землетрясении, ведь он не замечает главного…
(я открыл ящик, я открыл открылоткрылоткрыл)
Алых потеков за полиэтиленовой шторкой.
-Черт.
Тон Эрнста и теперь лишен эмоций, Алекс бы возмутился – ты _вообще_ умеешь разговаривать по-человечески, или твой голос синтезирован компьютером?
…Всего-навсего один из возможных исходов, Эрнст был готов к нему.
Нож – на полу, широкий, в два раза шире чем накануне и длиннее аналогично, не декоративный – будто в фильмах про маньяков убийц, зачем Алекс таскал его с собой, неважно теперь ничего не важно ничего не
(ничего не делал я делал я ничего не я)
Алекс мертв. Иного варианта не допускает задача. Никто ведь не собирался откачивать кота, надышавшегося ядовитым газом.
Алекс мертв, а вода остыла. Крови в ней так много, что с водой у жидкости утрачено даже минимальное сходство; сродни нефтяной пленке, тягучей и вязкой; алая нефтяная пленка извивается, обрисовывая контуры тела.
Открытые глаза Алекса похожи на намокшие газеты: размазанный на белом фоне шрифт – лопнувшие сосуды. Вода была горячей, думает Эрнст.
Еще он думает, что хотя Алекс мертв уже много часов, но в его, Эрнста, сознании был жив доныне.
Не стоило открывать крышку.
Эрнст делает шаг назад и прокручивает пленку к исходному моменту.
Теперь он поднимается пешком. В прошлый раз (прошлый? Сон, параллельное измерение, парадокс Шредингера подтвердился – мир раскалывается надвое при отсутствии точной информации?) он воспользовался лифтом. Теперь пешком.
Эрнст размышляет, приравнивается ли его действие к некорректному решению задачи. Изменить плюс на минус, аккуратно замаскировать лишнюю запятую в дроби.
Проклятье, Эрнст не экспериментатор.
Он хочет, чтобы (кот Шредингера) Алекс был жив. Вот и все.
Ключи вываливаются между пальцев, словно рука Эрнста оледенела, или свело судорогой. Плохо… плохо то, что у Эрнста есть ключи, повторится ли (ничего не было) первый вариант, неизвестно, он старается изменить – барабанит костяшками о гладкое дерево, Алекс открывай, ты жив… ты ведьжив.
Он жив и открывает.
Ключи падают на зеленовато-бурый ворс-ковролан; Эрнст снова замечает детали – но не картину в целом, не самого Алекса, но раззявленные пасти чемоданов, чемоданы сожрали девять десятых вещей. К ногам Эрнста катится баллончик спрея для волос. Зачем Алекс возит с собой спрей вне концертов?
Нет ответа. Как и на вопрос о ноже.
Сакральное знание.
Эрнст стоит на пороге. Изучает яркую этикетку на баллончике. Оскал чемоданов пугает, беспорядочно разбросанные рубашки напоминают выпотрошенных птиц. Обычно Алекс более аккуратен.
(подделка?)
-Алекс?
-Убирайся. Собственно, я открыл, чтобы забрать у тебя второй комплект ключей, - он стоит спиной. Как он намерен взять ключи, стоя спиной?
(подделка? Это-не-Алекс, мутант?)
Эрнст подбирает ключи. Бледно-серебряные, похожие на зеркала, они отражают подушечки пальцев и темную рубашку Алекса, когда Эрнст дотрагивается до его плеча:
-Возьми. Только… послушай, я…
-Не хочу ничего слушать. Ты убил меня вчера, разве не так? Я мертв для тебя…впрочем, вряд ли _когда-то_ был жив! – Алекс разворачивается на сто восемьдесят градусов, выхватывает злополучные ключи и швыряет куда-то в бездонную пасть чемодана. Зря, не найдет ведь потом.
-Ты ведь жив, - Эрнст отгоняет образ люминесцентной ванной, ртутной зеркальной дрожи и кровавой нефти за занавеской.
(ничегонебыло)
Он шагает к Алексу, обнимает его и прикасается к губам, но тот отталкивает с неожиданной для роста и комплекции силой, Эрнсту чудится - на сей раз нож вогнали в него, или же Алекс – зомби.
Безумие на вкус горько, как прощальный поцелуй.
-А, так тебе нужен мой труп? – низкий голос Алекса срывается на фальцет. Он артистичен настолько, что пугает – Эрнст отшатывается от театральной позы, словно в руках Алекса ядовитая змея. Или нож.
Нож, впрочем, поблизости. Он вроде символа – перечеркивает реальность, выворачивает наизнанку, словно свежует или заживо сдирает скальп. На гладкой поверхности Эрнсту мерещится собственный двойник с вывернутым, влажным и блестящим, скальпом.
-Тебе нужен мой труп?! – повторяет Алекс, играя с ножом. В точности как вчера. Эрнст оборачивается на открытую дверь.
Нет уж, второй раз не сбежит.
-Прошу тебя… - Эрнст умоляет. Встать на колени? Пожалуйста. На аукционе жизни и смерти гордость котируется не более медной монеты.
-Тебе нужен мой труп? – утро перевернули донышком вниз, во вчерашний вечер. Дежа-вю, Эрнст запутался, Алекс – трансцендентная величина, кто сказал, будто все можно описать логикой и математикой?
-Нет. Клянусь, нет, - из предыдущего «когда» стелется багряная полоска. Эрнст зажмуривается: нож чересчур близко к горлу Алекса.
Нож вписывает в пространство каббалистические знаки.
-Не дождешься, - Алекс приносит нож в жертву открытому окну. Эрнст вздыхает с облегчением, но наполовину: кошки в ящиках живы, однако злы и царапаются. – Я уезжаю. Сегодня же. К дьяволу новый альбом вместе с нашим… _твоим_ проектом. Считай, что одним у тебя меньше.
Алекс близко-близко, прядь иссиня-черных волос закрывает половину лица, прилипла к губе. Запомни его, Эрнст, запомни – не увидишь снова.
(яничегоне)
(яубилего)
Так или иначе. Помещенный в ящик кот считается мертвым вне зависимости от реального исхода.
-Повторить еще раз? – Алекс вибрирует согласные. И кричит так, что звенят стекла, зеркала, возможно, лопаются лампочки – люминесцентные и обычные: - Убирайся прочь, ненавижу тебя!..
Спускаясь вниз, Эрнст думает о по-прежнему лежащем на асфальте, побледневшем и полуугасшем ноже.
Его можно подобрать. Воспользоваться в личных целях.
Или…
Он снова в машине. Замкнутый цикл.
Что случилось до, что случится после? Третий раз – нечестно, но в обоих предыдущих кто-то умер, Алекс или сам Эрнст, физически или духовно. Эрнст не верит в душу и прочую теологическую чепуху.
Верит в физику и научные эксперименты.
И ненавидит их.
(яубилего)
(ненавижутебя)
Третьего шанса не дано, Эрнст знает это лучше, чем собственное имя, и все-таки едет в отель.
Ничего…ничего не было. Предыдущих двух «разов» тоже, нельзя одновременно умереть и выбросить орудие самоубийства в окно, передавая эстафету своему невольному убийце. Эрнст выдумал все. Или… или нет.
Реальность многослойна, как радуга. Красный-оранжевый-далее по спектру. Игра в казино, наудачу.
Эрнст играет ва-банк.
И дверь открыта.
В прямом смысле. Эрнст растерянно проходит внутрь, попутно замечая, что его уже тошнит от невыразительных декораций дешевого номера; следующий раз он попросит Алекса остановиться в другом. Следующий…
(если)
Эрнст врывается в ванную, но там темно и пусто. И никаких чемоданов-монстров в пределах видимости.
«Уехал? Не попрощавшись?»
Ножа тоже нет.
Эрнст садится в кресло и смеется. Задачка с двумя вариантами ответа расщепилась на бесконечное множество, будто распустили бечеву - мириады нитей, запутанных, переплетенных в пространственно-временном континууме, Эрнсту не хватит жизни – своей, Вселенной, чтобы собрать их, смерть не остановит, он будет сплетать нити в целое до следующего Большого взрыва.
Смешно. Веселая шутка.
Эрнст сидит, спрятав голову в руках.
Тысячи тысяч миров… и один человек в потертых джинсах и старом свитере, есть что-то почти архитипическое, мифологизированное в подобном противостоянии, романтика безумия и…
…оторванности, вот подходящий эпитет.
Эрнст не зовет Алекса: называл имя несколько раз (два? Или миллион, разве кто-то считал?) и заканчивалось все не лучшим образом.
…Впереди вечность.
-Эрнст?
(на самом деле нет никакого голоса, галлюцинация – а может, вкрапление какой-то из вариативных прямых, все они бегут кросс в бездну, проще не отзываться)
-Эрнст, ты чего, уснул?
Поднимает глаза. Алекс здесь. Живой. Без ножа.
Все равно страшно – смерть и нож выходят на сцену не сразу. Эрнст уже выучил Правило Номер Один.
Молчит.
-Так и будешь сидеть?
-Ты не запер дверь, - фраза Эрнста выпячивается из сценария, будто кривой стежок. – Я вошел.
-Вижу, - Алекс передразнивает отстраненный тон. Эрнст настороженно поглядывает на его руки. Когда появится нож?
Когда захлопнется ящик с _двумя_ котами Шредингера?
-Прости меня, - Эрнст произносит сакральную фразу. Запускает полураспад ядра?
Отравленный газ уже заполняет утро, номер, легкие, даже зеркало и отражения в нем. Эрнст не дышит.
Он вздрагивает, когда маленькая ладонь проводит по его волосам, взъерошивая их еще сильнее.
-Забудь. У меня вчера просто было дурное настроение.
-Что?
-Прощаю, - милостивая улыбка. И – такая знакомая – подоплека «обними меня». Один из немногих намеков, которые Эрнст научился понимать.
Эрнст обнимает Алекса, пока еще не веря, что линии реальностей снова слились в одну. Обнимая, он видит нож, спокойно лежащий на столе около окна; это маленький нож для резки бумаги, неопасный, не зловещий, просто нож для резки бумаги, просто…
Реальность бесконечна; Эрнст выбирает данный исход.
Прижимаясь губами к щеке Алекса, Эрнст закрывает глаза.
2. Пэйринг - Эрнст Хорн/Александр Вельянов
3. Рейтинг - PG
4. Жанр - angst (наверное?)
5. Комментарий - Кот одновременно и жив, и мёртв, пока ты не откроешь коробку и не посмотришь...
6. Предупреждение -
7. Дисклеймер - всё выдумано.
Кот Шредингера
читать дальшеУтро везде, утро холодное, как железный карниз под ноябрьским дождем; моросит туманом и ворчливой серостью. Утро сдавлено, будто горло висельника.
Тянет на облезлом хвосте останки «вчера». Обглоданные останки на рваной бечеве. Не слишком-то хочется рассматривать те останки: крысиные внутренности, консервные банки с гнилым содержимым, перепачканные глиной куски нейлоновых лент. Мусор. Грязь.
Эрнст не вспоминает о том, что произошло накануне. Утро как утро, никакой подозрительной веревки. Холодно – включить обогреватель, вскрыть полумрак задернутых жалюзи, надсадный скрип напоминает о ржавчине и консервных банках – прочь, никакого «вчера» не было, _ничего_ не было…
Кофейные зерна и вода. Сейчас уж точно будет теплее. А запах кофе перекроет эту гнилостную ауру «чтоянатворил»…
Ничего. Ничего _особенного_, и _ничего не случилось_, правда?
Скользкий мешок с кофе изворачивается, Эрнст видит собственные руки, почему-то с полупрозрачными ногтями, а пластик пакета перехватывает рахитичный солнечный блик, прежде чем каракатицей распластаться на полу.
-Черт.
Мелкая неприятность. Не более. Не последствие, не мысли (чтоянаделал, чтотеперь, авдруг) – бутерброды падают маслом вниз, а пакеты с кофейными зернами - оставляют внутри не более десятка. Это закон природы. Эрнст не верит в Бога, но в такие моменты хочется усмехнуться туда, вверх и спросить: как долго продлится юмористическое шоу, комедия положений под названием «Жизнь»?
Эта-чертова-жизнь.
-Я ничего не делал. Я ничего не…
Если собирать зерна по одному, время исказит в пространстве, и утро полиняет в день. Тогда мысли тоже исчезнут. Или сменят окраску.
Или хотя бы «вчера» перестанет мерещиться, словно неотступный запах тухлого мяса – раковому больному.
Или бросить все, включая (зерна, кофейные зерна похожи на дыры, на разбежавшихся насекомых) вчера. Поехать в студию. Там еще холоднее – по сути помещение сродни бункеру, зато столько возможности отвлечься.
Эрнст пинком отсылает пластиковый пакет из-под кофе в соседний угол кухни. Кофейные зерна послушно выкладываются эбонитовой дорожкой.
-Я ничего не делал. Ничего страшного _не_произошло, - обращается не к себе. К включенной и работающей вхолостую кофеварке, к разорванному пакету, к насупленной серости за окном, обычная мюнхенская серость, он привык к ней и плоть от плоти ее, но нынче чудится, что из тумана прорастают стебли ядовитого плюща и выглядывает из облаков оскал.
-Ничего не произошло! – Эрнст повторяет по слогам. Он сидит на корточках, отсутствующе пялится в пол. Вчерашние события прокручиваются сами собой, никто не нажимал кнопку Play, если бы Эрнст мог – выломал бы встроенный в собственный мозг невидимый «видеоплейер».
Запись проматывается в сотый раз. Можно смотреть в замедленном или убыстренном темпе. Выделять нужные детали или вырезать. Накладывать на музыку и делать клип.
Проклятье.
Ничего не было ничего не было ничего не…
Незавершенный гештальт, вот как это называется в психологии. Эрнст не знает, чем все кончилось, закончилось ли вовсе, точка или запятая, можно отрицать до бесконечности, но преследует немое (или озвученное) кино в черепе и гнилостный запах (случилось что-то плохое) – фантомный запах, рассыпанный кофе – если глядеть издалека запекшаяся кровь, просто ассоциации… что ж…
Прокрутим еще раз, а сегодня – вторая серия.
Поехали.
…беспричинная ссора, или Эрнст считает ее таковой. Логика Алекса и его обиды вне понимания разумом. Эрнст заплатил бы любые деньги за «переводчик» Алексовых намеков на человеческий язык. На язык формальной логики. Разве возможна какая-то иная?
Целый день работы в студии вымотал Эрнста. Голова гудит, будто мириады звуков, рожденных и заточенных в студии, - их отблески собрались под черепной коробкой – назойливый осиный рой, термитник. Эрнсту хочется молчать. Где угодно, с кем угодно – лишь бы молчать.
Алекс, пойми, пожалуйста.
Эрнст пытался объяснить. Что здесь непонятного? За почти двадцать лет, что они вместе можно выучить несколько простых правил.
…Только не Алексу.
Он крайне редко запоминает то, что не касается его лично.
Из студии они ехали в номер Алекса, Эрнст размышлял о том, что Алекс всегда старается снимать один и тот же номер в одном и том же отеле, это традиция наподобие рождественской елки. Алекс суеверен. Когда они только начинали, одноместный «стандартный» - все, на что хватало денег, _своих_ денег – он принципиально не хотел брать в долг у родственников, протестующих против музыкальной карьеры; теперь он мог бы остановиться в люксе, но предпочитает тот же. Иногда Эрнсту кажется, будто отрезок прошлого – настоящее. Если мыслить категориями бесконечности – двадцать лет (или сорок, или тысяча) – равны нулю. Как и траектория перемещения.
Любое суеверие можно объяснить законами физики. Конечно, Алекс об этом не задумывается. Он просто останавливается в _том самом_ номере.
Эрнст кивает с размеренностью маятника. Тик-так. Изредка кивки сопровождаются постукиванием пальцев о руль; Эрнст сам почти верит, что слушает Алекса, но бОльшая часть слов скользит мимо, Эрнсту чудится, что он плывет в теплом мутном озере.
И, кажется, Алекс высказывает какие-то претензии. Чем-то недоволен. Или просит. Эрнст согласен принять условия, только… чуть попозже, хорошо?
Эрнст иногда оглядывается на Алекса. Ловит себя на том, что слова (о чем он говорит, разве я не исполняю все его желания?) – отдельно, а губы похожи на карамель, смугло-розовые тянучки, сладкие губы, кому, как ни Эрнсту знать.
Он проводит указательным пальцем по губам Алекса.
-Прекрати, - тот дергает плечом, прежде чем отвернуться. – Ты ведь совсем меня не слушаешь?
«Не слушаю», покорно кивает Эрнст. Потом исправляется:
-Нет же, я весь внимание.
-Не лги. Ты опять думаешь о чем-то своем. С тем же успехом я мог бы разговаривать с твоими синтезаторами, эмоций у вас примерно одинаково, - вполоборота.
-Я не лгу… Эй…
Эрнст рассматривает изящный профиль. Темные волосы собраны в «хвост» и скользят по спине, почему-то пугая: будто живые, будто змеи, и глаза Алекса – глаза Горгоны, обратят в камень…
Без ответа. Ну и пусть.
Алекс сказал бы: «ты и так каменный».
Какой есть, мысленно отвечает Эрнст, и вновь переключает внимание на дорогу.
В отеле делают вид, что оказались вместе случайно. Конечно, их узнают: Эрнст – «человек из толпы», но Алекс весьма приметен; впрочем, персонал приучен изображать равнодушие. В конце концов, им за это платят.
Напряженное молчание стягивает, подобно леске. Эрнст не хотел бы говорить, но должен понять. Пожалуйста. Кто-нибудь, объясните что он _чувствует_, я не понимаю, не научился…
-Алекс? – он делает первый шаг, потому что заблудился в темноте.
Тот свернулся клубочком в небольшом, но уютном кресле; приглушенное матово-бежевое освещение и кремовый оттенок обивки – цельный образ, Алекс в кресле выглядит уютно, как… ну, кошка у камина. Банальное сравнение, но, черт возьми, Алекс действительно похож на кота.
Эрнста тянет прикоснуться к нему, но Алекс отталкивает:
-Оставь меня в покое!
Эрнст трет виски. В голове еще бродят звуки, словно призраки по средневековому замку.
-Алекс, прошу тебя.
-Я сказал: оставь меня в покое!
Разобраться. Разобраться и понять. Чего-ему-надо?
Эрнст подхватывает стул, разворачивает спинкой вперед и садится. Опирается подбородком о спинку. Алекс вздрагивает: теперь Эрнст смотрит чересчур пристально, изучающе, словно ученый на крысу в стеклянном лабиринте. Алекс бы удивился, узнав, что Эрнст тоже ощущает себя объектом экспериментов.
«Мы говорим на разных языках. Все эти годы – и так не поняли друг друга до конца».
-Объясни, что ты от меня хочешь. Только прямо. Пожалуйста, - голос Эрнста сух, точно степной ветер в июле; Эрнст редко говорит иначе, смену его интонаций уловить трудно. Пытался ли Алекс когда-нибудь _уловить_?
Нет?
Не имеет значения, Эрнст всегда четко дает понять, что ему нравится/не нравится. Играть голосом, жестами – не его.
-Что я хочу? – Алекс соскакивает с кресла. – Эрнст, я ненавижу подобные вопросы. Знаешь на что похоже со стороны: выдай счет, а я расплачусь. Я всегда был для тебя вроде покупки, вроде заводной куклы из супермаркета, не так ли?
Его слова вонзаются горячим ножом – в масло, Эрнст закрывает глаза ладонями. Чертова головная боль, и столь не вовремя Алекс решил – в очередной раз – выяснить отношения.
Эрнст молчит.
-Я ведь для тебя очередной-вокалист-ТВОЕГО-проекта, не более, - выкрикивает Алекс. Он мечется в пространстве комнате, будто блестящая рыбка с чешуей цвета камней-гранатов – по аквариуму, Эрнст наблюдает отстраненно, издалека.
Поскорее бы закончилось.
Следовало бы разъехаться каждый к себе после репетиции. Какого дьявола он поехал к Алексу?
-За счет меня _ты_ добился известности, заработал денег, получил возможность делать что тебе хочется, а меня выводишь на поводке – эй, поглядите, дрессированная собачка…
Не собачка, исправляет Эрнст. Кот. Кошки не поддаются дрессировке.
Он отвернулся, терпеть еще и взгляд Алекса – пронзительный, слепящий, словно альфа-лучи – выше его сил. Не сегодня. Пожалуйста.
-Алекс, не говори глупостей. Проекты – это одно, а ты другое, - ремарка теряется в монологе Алекса, тот пропустит ее мимо ушей.
-…ты используешь людей, но если остальным на это плевать… не всем, впрочем, Зигрид и Михаэль тоже не выдержали, - удар ниже пояса; что известно тебе о разногласиях с Михаэлем и Зигрид, безмолвно возражает Эрнст; вслух – молчание; и головная боль. Густое приторное гудение. – То мне нет! Ты постоянно командуешь – делай то, делай так, будто какой-нибудь чертов инструмент настраиваешь… Я не машина! Меня нельзя настроить по твоему вкусу, у меня нет кнопок и рычагов, я живой, если ты еще не заметил! Впрочем, машины-то ты любишь… почему бы тебе не собрать андроида и не спать с ним?!
-Прекрати, - Эрнст швыряет стул в угол. – Алекс, прекрати.
Остановить торнадо? Забавная идея.
-Я живой, живой! – повторяет он. – Но ты, наверное, поймешь это лишь когда я умру!
-Прекрати, - сквозь зубы. Эрнст отступил к двери. Сбежать – наиболее разумное и логичное решение в данной ситуации.
-Опять! – Алекс выхватывает откуда-то нож. Для резки бумаги или фруктов? Зачем ему нож? – Хочешь я убью себя, чтобы ты понял… я _был_ живым!
-Не хочу. Алекс, немедленно дай сюда нож.
Широкое лезвие мигает в нескольких дециметрах от Эрнста. Алекс забавляется с ним, точно ребенок, Эрнст немигающее следит за импровизированным «танцем с саблями». Лезвие легонько касается запястий Алекса: символ «я вскрою себе вены».
-Я убью себя!
Шантаж. К тупой ломоте под черепом подсоединяется бешенство. Холодное, так течет сжиженный кислород.
-Убивай, - устало отмахивается Эрнст. – Прекрати меня шантажировать, Алекс. Ложись спать, надеюсь, завтра у тебя будет настроение получше. А я поехал домой.
-Я убью себя! – фраза-мантра. Верит ли Алекс в нее?
Эрнсту следует остаться, успокоить, опуститься на колени и умолять о прощении, но нервы выморожены бешенством-льдом; он разворачивается к двери.
-Я убью себя! – выкрикивает Алекс, но Эрнст уже открывает дверь, и на секунду в висящем на стене зеркале отражается полоска ножа, а еще Эрнсту мерещится капля крови…
(вернуться?)
(ничего он не сделает, идиотская истерика – не более)
…и затем дверь разделяет их.
Ничего не было ничего не было ничего не было
Было?
Эрнст перебирает кофейные зерна в руке. Он должен позвонить, а лучше поехать – и выяснить.
Что-то мешает.
Страх? Или…?
В данный момент в сознании Эрнста Алекс жив (идиотская истерика очередная идиотская истерика не более); возможных исходов – два.
Теперь Алекс не просто кот, но кот Шредингера.
Вот именно – кот Шредингера. Жив или мертв. Вероятность обоих исходов – пятьдесят процентов; некоторые события невозможно объяснить дедукцией, но парадоксы человеческих отношений сводятся к вариативности квантовой физики.
Алекс (не)жив.
Эрнст машинально считает рассыпанные зерна. Утро немного потеплело, откуда-то проклюнулись солнечные лучи. Дребезжат стекла, резонируя от движения машин по улицам. Эрнсту два метра – и тысяча лет полураспада – до телефонной трубки.
Лучше все-таки ехать.
Но… тогда выяснится что-то одно, не так ли?
Состояние неизвестности мучительно, но и полно надежды. Стакан с водой – наполовину пуст или наполовину полон?
Эрнст пессимист. Для него стаканы всегда пусты, а вода в них – случайно упавшие с крыши капли.
Он подходит к телефону, отмечая: руки дрожат, пальцы влажны. Алекс говорил, что ему, Эрнсту, плевать на всех _живых_.
А как насчет (полу)живых?
Проклятый Шредингер с его парадоксом.
Почему Эрнст не отобрал нож?!
(я ничего не сделал я не) – вот именно, ничего, если кто-то из них и был вчера в ящике, за стеклом, в изолированной капсуле – так именно Эрнст. Вчера ли? Всегда?
Алекс не решился бы на суицид, убеждает себя Эрнст, он чересчур эгоистичен и слишком любит себя.
Алекс импульсивен, в состоянии аффекта способен на то, о чем пожалеет… или будет поздно жалеть.
Снова два варианта.
Эрнст не хочет открывать ящик, и проверять, жив ли кот.
Далеко или близко – понятия пространства и времени; Эрнст ведет машину и подсознательно ожидает коллапса. По пути заглядывает в глаза водителям встречных автомобилей, безмолвно спрашивает: чувствуете ли вы? Чувствуете ли, как близко короткое замыкание на глобальном уровне? Если открыть ящик с котом Шредингера, эксперимент превратится в свершившийся факт.
Не чувствуют.
Эрнст не удивлен.
Утро перекатывается в стадию «раннего дня» (существует ли подобное понятие?); пробки на дорогах искажают расчеты, Эрнст сигналит нарушителю правил – какому-то малолетке, обогнавшему едва ли не по встречной, втайне радуется тому, что еще не знает, еще не в конце пути, еще не открыл…
Думать о кошках и ящиках непереносимо. О смерти и жизни – тем более.
В отеле вяло и сонно. Постояльцы либо разошлись по своим делам – в Мюнхен приезжают исключительно «по делам», кому нужен серый и скучный город, либо дожидаются отъезда в своих номерах. Полиции и ажиотажа нет, но ясности то не добавляет.
Алекс просыпается поздно и заранее предупреждает: раньше полудня не будить. Обслуга отеля, как и Эрнст, пока не открывали ящика.
У Эрнста есть ключи. Откуда и почему попросил Алекса взять для него второй комплект – не помнит, воспринимает как «дано», условие задачки. Замочная скважина – черная дыра, и когда Эрнст проворачивает ключ, его дыхание замедляется, останавливается…
Коллапс?
Да.
При дневном свете небольшой номер смотрится серо и тускло, словно самый прокисший день пробрался с балкона и распылил себя в каждом кубическом сантиметре воздуха. И тихо, Эрнст слышит собственное дыхание и позвякивание оставленных в замочной скважине ключей.
-Алекс?
Эрнст входит в ванную, и очень долго _не_видит. Нет, он не ослеп – видит многое, например лужицы на кафельном полу, невыключенная люминесцентная лампа создает ощущение искусственности, будто на паспортной фотографии, вода капает бесшумно, и густо пахнет паром и железом. В зеркале – как же здесь много зеркал, недаром Алекс любит этот номер – Эрнст видит собственное взъерошенное и помятое отражение; но детали рассыпаются, точно фрагменты паззла при двенадцатибальном землетрясении, ведь он не замечает главного…
(я открыл ящик, я открыл открылоткрылоткрыл)
Алых потеков за полиэтиленовой шторкой.
-Черт.
Тон Эрнста и теперь лишен эмоций, Алекс бы возмутился – ты _вообще_ умеешь разговаривать по-человечески, или твой голос синтезирован компьютером?
…Всего-навсего один из возможных исходов, Эрнст был готов к нему.
Нож – на полу, широкий, в два раза шире чем накануне и длиннее аналогично, не декоративный – будто в фильмах про маньяков убийц, зачем Алекс таскал его с собой, неважно теперь ничего не важно ничего не
(ничего не делал я делал я ничего не я)
Алекс мертв. Иного варианта не допускает задача. Никто ведь не собирался откачивать кота, надышавшегося ядовитым газом.
Алекс мертв, а вода остыла. Крови в ней так много, что с водой у жидкости утрачено даже минимальное сходство; сродни нефтяной пленке, тягучей и вязкой; алая нефтяная пленка извивается, обрисовывая контуры тела.
Открытые глаза Алекса похожи на намокшие газеты: размазанный на белом фоне шрифт – лопнувшие сосуды. Вода была горячей, думает Эрнст.
Еще он думает, что хотя Алекс мертв уже много часов, но в его, Эрнста, сознании был жив доныне.
Не стоило открывать крышку.
Эрнст делает шаг назад и прокручивает пленку к исходному моменту.
Теперь он поднимается пешком. В прошлый раз (прошлый? Сон, параллельное измерение, парадокс Шредингера подтвердился – мир раскалывается надвое при отсутствии точной информации?) он воспользовался лифтом. Теперь пешком.
Эрнст размышляет, приравнивается ли его действие к некорректному решению задачи. Изменить плюс на минус, аккуратно замаскировать лишнюю запятую в дроби.
Проклятье, Эрнст не экспериментатор.
Он хочет, чтобы (кот Шредингера) Алекс был жив. Вот и все.
Ключи вываливаются между пальцев, словно рука Эрнста оледенела, или свело судорогой. Плохо… плохо то, что у Эрнста есть ключи, повторится ли (ничего не было) первый вариант, неизвестно, он старается изменить – барабанит костяшками о гладкое дерево, Алекс открывай, ты жив… ты ведьжив.
Он жив и открывает.
Ключи падают на зеленовато-бурый ворс-ковролан; Эрнст снова замечает детали – но не картину в целом, не самого Алекса, но раззявленные пасти чемоданов, чемоданы сожрали девять десятых вещей. К ногам Эрнста катится баллончик спрея для волос. Зачем Алекс возит с собой спрей вне концертов?
Нет ответа. Как и на вопрос о ноже.
Сакральное знание.
Эрнст стоит на пороге. Изучает яркую этикетку на баллончике. Оскал чемоданов пугает, беспорядочно разбросанные рубашки напоминают выпотрошенных птиц. Обычно Алекс более аккуратен.
(подделка?)
-Алекс?
-Убирайся. Собственно, я открыл, чтобы забрать у тебя второй комплект ключей, - он стоит спиной. Как он намерен взять ключи, стоя спиной?
(подделка? Это-не-Алекс, мутант?)
Эрнст подбирает ключи. Бледно-серебряные, похожие на зеркала, они отражают подушечки пальцев и темную рубашку Алекса, когда Эрнст дотрагивается до его плеча:
-Возьми. Только… послушай, я…
-Не хочу ничего слушать. Ты убил меня вчера, разве не так? Я мертв для тебя…впрочем, вряд ли _когда-то_ был жив! – Алекс разворачивается на сто восемьдесят градусов, выхватывает злополучные ключи и швыряет куда-то в бездонную пасть чемодана. Зря, не найдет ведь потом.
-Ты ведь жив, - Эрнст отгоняет образ люминесцентной ванной, ртутной зеркальной дрожи и кровавой нефти за занавеской.
(ничегонебыло)
Он шагает к Алексу, обнимает его и прикасается к губам, но тот отталкивает с неожиданной для роста и комплекции силой, Эрнсту чудится - на сей раз нож вогнали в него, или же Алекс – зомби.
Безумие на вкус горько, как прощальный поцелуй.
-А, так тебе нужен мой труп? – низкий голос Алекса срывается на фальцет. Он артистичен настолько, что пугает – Эрнст отшатывается от театральной позы, словно в руках Алекса ядовитая змея. Или нож.
Нож, впрочем, поблизости. Он вроде символа – перечеркивает реальность, выворачивает наизнанку, словно свежует или заживо сдирает скальп. На гладкой поверхности Эрнсту мерещится собственный двойник с вывернутым, влажным и блестящим, скальпом.
-Тебе нужен мой труп?! – повторяет Алекс, играя с ножом. В точности как вчера. Эрнст оборачивается на открытую дверь.
Нет уж, второй раз не сбежит.
-Прошу тебя… - Эрнст умоляет. Встать на колени? Пожалуйста. На аукционе жизни и смерти гордость котируется не более медной монеты.
-Тебе нужен мой труп? – утро перевернули донышком вниз, во вчерашний вечер. Дежа-вю, Эрнст запутался, Алекс – трансцендентная величина, кто сказал, будто все можно описать логикой и математикой?
-Нет. Клянусь, нет, - из предыдущего «когда» стелется багряная полоска. Эрнст зажмуривается: нож чересчур близко к горлу Алекса.
Нож вписывает в пространство каббалистические знаки.
-Не дождешься, - Алекс приносит нож в жертву открытому окну. Эрнст вздыхает с облегчением, но наполовину: кошки в ящиках живы, однако злы и царапаются. – Я уезжаю. Сегодня же. К дьяволу новый альбом вместе с нашим… _твоим_ проектом. Считай, что одним у тебя меньше.
Алекс близко-близко, прядь иссиня-черных волос закрывает половину лица, прилипла к губе. Запомни его, Эрнст, запомни – не увидишь снова.
(яничегоне)
(яубилего)
Так или иначе. Помещенный в ящик кот считается мертвым вне зависимости от реального исхода.
-Повторить еще раз? – Алекс вибрирует согласные. И кричит так, что звенят стекла, зеркала, возможно, лопаются лампочки – люминесцентные и обычные: - Убирайся прочь, ненавижу тебя!..
Спускаясь вниз, Эрнст думает о по-прежнему лежащем на асфальте, побледневшем и полуугасшем ноже.
Его можно подобрать. Воспользоваться в личных целях.
Или…
Он снова в машине. Замкнутый цикл.
Что случилось до, что случится после? Третий раз – нечестно, но в обоих предыдущих кто-то умер, Алекс или сам Эрнст, физически или духовно. Эрнст не верит в душу и прочую теологическую чепуху.
Верит в физику и научные эксперименты.
И ненавидит их.
(яубилего)
(ненавижутебя)
Третьего шанса не дано, Эрнст знает это лучше, чем собственное имя, и все-таки едет в отель.
Ничего…ничего не было. Предыдущих двух «разов» тоже, нельзя одновременно умереть и выбросить орудие самоубийства в окно, передавая эстафету своему невольному убийце. Эрнст выдумал все. Или… или нет.
Реальность многослойна, как радуга. Красный-оранжевый-далее по спектру. Игра в казино, наудачу.
Эрнст играет ва-банк.
И дверь открыта.
В прямом смысле. Эрнст растерянно проходит внутрь, попутно замечая, что его уже тошнит от невыразительных декораций дешевого номера; следующий раз он попросит Алекса остановиться в другом. Следующий…
(если)
Эрнст врывается в ванную, но там темно и пусто. И никаких чемоданов-монстров в пределах видимости.
«Уехал? Не попрощавшись?»
Ножа тоже нет.
Эрнст садится в кресло и смеется. Задачка с двумя вариантами ответа расщепилась на бесконечное множество, будто распустили бечеву - мириады нитей, запутанных, переплетенных в пространственно-временном континууме, Эрнсту не хватит жизни – своей, Вселенной, чтобы собрать их, смерть не остановит, он будет сплетать нити в целое до следующего Большого взрыва.
Смешно. Веселая шутка.
Эрнст сидит, спрятав голову в руках.
Тысячи тысяч миров… и один человек в потертых джинсах и старом свитере, есть что-то почти архитипическое, мифологизированное в подобном противостоянии, романтика безумия и…
…оторванности, вот подходящий эпитет.
Эрнст не зовет Алекса: называл имя несколько раз (два? Или миллион, разве кто-то считал?) и заканчивалось все не лучшим образом.
…Впереди вечность.
-Эрнст?
(на самом деле нет никакого голоса, галлюцинация – а может, вкрапление какой-то из вариативных прямых, все они бегут кросс в бездну, проще не отзываться)
-Эрнст, ты чего, уснул?
Поднимает глаза. Алекс здесь. Живой. Без ножа.
Все равно страшно – смерть и нож выходят на сцену не сразу. Эрнст уже выучил Правило Номер Один.
Молчит.
-Так и будешь сидеть?
-Ты не запер дверь, - фраза Эрнста выпячивается из сценария, будто кривой стежок. – Я вошел.
-Вижу, - Алекс передразнивает отстраненный тон. Эрнст настороженно поглядывает на его руки. Когда появится нож?
Когда захлопнется ящик с _двумя_ котами Шредингера?
-Прости меня, - Эрнст произносит сакральную фразу. Запускает полураспад ядра?
Отравленный газ уже заполняет утро, номер, легкие, даже зеркало и отражения в нем. Эрнст не дышит.
Он вздрагивает, когда маленькая ладонь проводит по его волосам, взъерошивая их еще сильнее.
-Забудь. У меня вчера просто было дурное настроение.
-Что?
-Прощаю, - милостивая улыбка. И – такая знакомая – подоплека «обними меня». Один из немногих намеков, которые Эрнст научился понимать.
Эрнст обнимает Алекса, пока еще не веря, что линии реальностей снова слились в одну. Обнимая, он видит нож, спокойно лежащий на столе около окна; это маленький нож для резки бумаги, неопасный, не зловещий, просто нож для резки бумаги, просто…
Реальность бесконечна; Эрнст выбирает данный исход.
Прижимаясь губами к щеке Алекса, Эрнст закрывает глаза.
@темы: ANGST, PG, Deine Lakaien
-
-
28.12.2006 в 18:01вот это бы антислэшеркам почитать. Да у них мосх бы взорвался))))
вообще, подарок хоть и не мне предназначался, но мне очень понравилось, прям ажно думаешь - а где реальность-то?
Как мне кажется, Эрни, будучи шизоидом, слишком глубоко ушёл в себя и оба первых варианта - результат работы его логики. А вот последний - что на самом деле...
Ведь так? А? ну пажаааалыста... 0_0
-
-
28.12.2006 в 18:34Спасибо тебе огромное
-
-
28.12.2006 в 18:41ура, одобрили))) с новым годом =)))
draw-is-k
да все хорошо кончилось, это ж новогодний фик =)