Косплей

[german-gothic-slash]

1. Фандом - Deine Lakaien
2. Пэйринг - Эрнст Хорн/Александр Вельянов
3. Рейтинг - R
4. Жанр - психоложество, ангст. AU в какой-то степени.
5. Комментарий - вообще-то давно писалось... в подарок одному челу. Надеюсь, он не будет возражать, если увидит текст здесь, что я его выставила на "всеобщее оборзение") Ибо в рамки феста "с экспериментами" весьма подходит.
6. Предупреждение -
7. Дисклеймер - всё выдумано.



Косплей

Длинные черные волосы. С проседью, они напоминают шкурку экзотического зверька, волосы текут между пальцев, обвивают фаланги, я боюсь их: волосами можно убить. Задушить, к примеру, или приклеить к кукле Вуду, а потом утыкать иголками. Я закрываюсь ими, словно мусульманка - чадрой; это мертвые волосы. Просто-напросто парик. Алекс выбрал его для меня на сей вечер. Алекс купил его в любимом магазинчике - крохотной тесной лавке, в ней навеки поселился душный запах паленой шерсти, грима - сладко-тухлый, будто скисшее молоко; грязноватое неприятное место. Алексу оно нравится. Не суди о содержимом по обертке, - говорит он, а сам требует *оберток*.
Мне приходится подчиняться, следовать полупрозрачной тенью...
Забавно. Я - вроде призрака, возвратившийся из Аида бесплотный дух, мое лицо невозможно запомнить, и...
Да, он этим пользуется.
Парик сползает на подзеркальник тяжко - тушкой подстреленного зверя. Мне неприятно прикасаться к _чужому_ - ножницы разорвали связь, носить парики из натуральных волос - латентная некрофилия.
Кто я, чтобы возражать? Я должен радоваться, что Алекс *создает* меня. С нуля - нельзя ведь каркас именовать личностью.
Черное. Подходит, но необходима косметика. Нельзя забыть брови и ресницы, Алекс расписал очередной образ в деталях... Алексу не понравится, если я упущу хотя бы мелочь из мелочей.
Мне бы не хотелось сердить его.
Парик ухмыляется мне. Это женские волосы, - внезапно думаю я, что заставило ее расстаться с ними. Немолодая актриса - вероятно, гонорары стремительно теряли нули в конце, и ряды антрепренеров редели, словно лес после ядерного облучения. У нее был молодой любовник, требовал денег - любовь дорогое развлечение для того, кто любит, а не *позволяет* любить себя.
Она отдала волосы, а я забрал.
Закономерно. Это ее послание мне...Я понимаю - и принимаю.
Темное чуждо и насмешливо на мне, бесцветная от природы кожа отсвечивает болезненно-желтым. Печень барахлит, вероятно. В моем возрасте - неудивительно. И нужно сократить дозу спиртного... Или воспользоваться гримом. Алекса вполне устраивает второе. Я добавляю света в комнате - как быстро в мутных застенках города капает с крыш вечер. Мне порой хочется схватить нож и обезглавить время.
Успеть... Успеть *переродиться*, Алекс высказывает требования, а я каждый раз испытываю муки, подобные мукам рождения - если бы мог я орать, кричать, как младенец в первые секунды жизни.
Алексу все равно. У Алекса фантазии - и лишь они, моя функция - выполнять.
Кожу можно исправить белилами - жирными, густыми, словно болотная гниль. На коже они неприятно-прохладны и колючи, будто кто-то подмешал в плотную массу песка. Я вздрагиваю. Тянет смыть, на крайний случай - сорвать кожу.
Терплю... Алекс *хочет* меня таким, у манекена-тени-призрака нет выбора.
Глаза у меня светло-голубые в серое, нейтральный цвет, вроде лужи на асфальте. Несочетаемо. Я достаю набор линз - дюжина пар различных оттенков, Алекс дарит их мне каждый месяц. Всегда - без диоптрий, хотя я вижу скверно, но Алекс вычеркивает из своего сознания то, что не вписывается в его игры.
Меня дергает, будто от удара током: глаза протестуют против вторжения. Больно. Никогда не привыкну к ним.
Лицо в зеркале - с неестественно белой кожей, изумрудными глазами и одушевленно-шелковистыми волосами - чужое. Я научился *меняться*. Алекс замечательный учитель, хотя ни разу не прикасался к гриму сам. Недовольство и одобрение - кнут и пряник, я не глупее собак Павлова.
Отражение серебристо подрагивает от бликов света снаружи и в комнате. Еще брови...и ресницы, тушь растечется под утро, но Алекс не увидит - он редко остается на ночь.
Я похож на трансвестита в дешевом гей-баре. Престарелую проститутку условно-мужского полу. Так и плюнул бы.
Спокойно. Еще одежда - сменить удобный, практичный и неяркий костюм на кожаную двойку. Узкие брюки липнут к телу, въедаются, словно тщась срастись с собственным телом. Руки и плечи - голые, худые крупные и костлявые руки нескладного клерка. Не больно-то эротичное зрелище. Надеюсь, Алекс не высмеет меня, не бросит одного... С темнотой, ложным светом ламп и выдуманным обликом.
Иногда он так делает. Может и отхлестать - и я буду вздрагивать от каждого удара, у него маленькие смуглые ладони с острыми ногтями, от пощечин врезаются узкие короткие ранки, похожие на какой-то странный орнамент. "Поцарапала кошка", - лгу я знакомым. Никто не верит - плевать.
Отношения с Алексом сродни аэропорту: после определенного рубежа нельзя возвратиться.
Что ж, билет куплен и я жду таможенного контроля: на массивных настенных часах стрелки трещат восемь раз. Алекс опаздывает. Но придет - я... Боюсь этого, надеюсь и молюсь. Диалектическое единство.
Существо в зеркале - пожилой рокер-травести, поклонник Кисс или Оззи Озборна - повторяет мои движения, пародирует. Интересно, думает он о чем? Не моими мыслями... Не может быть.
Никогда не привыкну.
Звонок в дверь подбрасывает меня и чужака в зеркале. Ловкий пародист...
- Добрый вечер, Алекс.
Он стоит на пороге. Он похож на следователя... Или патологоанатома, что опознает изуродованного тиной и речными рыбами утопленника.
Алекс маленький, по плечо мне, смуглый и матово-яркий - с томным взглядом густо-кофейных глаз, оливковой кожей и густыми волосами. Почти как мой парик. Светлее на пару тонов. Он в легкой рубашке с открытым воротником - такая тонкая шея и гладко виднеются ключицы. Он прекрасен.
Он оценивает меня. Кажется, доволен... О боги, пусть только...
Я пригвожден к порогу - не двинусь до оглашения приговора.
- Хорошо выглядишь. Это то, чего я хотел... - кивает он, проходит в квартиру, я держусь пару секунд, выдыхаю.
- Рад, что тебе нравится, - выхожу на середину комнаты, будто на арену цирка. Или театра с единственным актером и зрителем.
Алекс смотрит в зеркало. На меня - но не напрямую, несправедливо, зеркало отражает - там холодно, не-я, подделка. Почему Алекс верит ему больше.
- Чересчур много грима, - я сжимаюсь от голоса. Алекс говорит медленно, бархатно и вкрадчиво. Как поет. Безотказно действует... На других тоже, я не исключение.
Интересно, что сказали бы его - и мои - фанаты, узнай о наших... Играх?
- Эрни, - он резко поворачивается ко мне, я наблюдаю словно в замедленной съемке. Алекс доказывает теорию Эйнштейна - время сродни жвачке. - Я просил тебя изобразить панк-рокера... Ну знаешь...
- Да. Кисс и так далее. Тебе вроде понравилось?
Черт побери мой голос... Дрожит-то чего?!
Он прикасается к моей щеке. Тонкая горячая ладонь, точно голый и теплокровный паук-птицеед. Почему такое сравнение? Не знаю. Боюсь его.
Я главный на концертах, но не сейчас.
- Мне нравится. Хороший образ, только... - растирает грим, белое оседает на подушечках, словно у прилежного ученика после ответа у доски. - Ты не прочувствовал его. Ты никогда не *чувствуешь* до конца. Отрабатываешь... Как дешевая проститутка.
Я прикусываю язык. В прямом смысле. Слюна соленая.
- Алекс...
- Тебе разве не нравится наша игра, Эрни?
"Нет. Хочу...другого. Нормальных отношений. Слишком много хочу".
- Нравится.
Он гладит грим, парик, кожу жилетки и брюк, касается краски на ресницах и губной помады. Мне душно. Задыхаюсь, агонизирую под коркой бутафории, Алекс, я не чувствую тебя, это не я - тут с тобою... Это зеркало, кожура, меня тянет сорвать все *чужое*, Алекс, почему ты требуешь от меня дурацких переодеваний, ты нужен мне тем, кто ты есть... А я? Кто я?
Не знаю. В зеркале ложь, в его сетчатке - тоже. Липкий свет капает вязко и лениво.
Алекс не позволяет выключить. Ему надо видеть.
Чертов визуал.
Он обнимает (не) меня, называет чьим-то чужим именем - Джонатаном или Бернхардом, какая разница - имя и образ существуют в его воображении, я визуализирую картинку его фантазий. Это сродни компьютерной игре, чату с картинкой-аватаром. Я мог бы уйти, оставить маску и манекен-одежду, Алекс не заметил бы отсутствия.
Меня трясет. Его объятия жаркие, а темно-розовые губы влажны. На щеках я ощущаю слезы - от линз, клятые стекляшки щиплют глаза. Вытерплю. Не в первый раз.
Алекс так нежен, теплый и гибкий, я сравниваю его с ящерицей, нагретой пустынным клейко-раскаленным солнцем; ящерицы - самые красивые создания природы. Алекс - самый красивый. Я люблю его.
Я? Или... О, нет, только не зеркало. Там другой. Соперник. Почему он с Алексом?
...Я...
С каждым разом труднее верить.
Он отдается мне - или другому, никогда не задам сакрального вопроса, чересчур боюсь ответа...или не-ответа.
Расслабься и не думай. Пей сладкий сок растущих на гигантских ядовитых кактусах, плодов. Они редко даются в руки...и на язык.
Не сладкий. Алекс солено-горький, как кровь, пьешь бесконечно и не утоляешь жажду. Он доводит меня до полувсхлипов, прежде чем позволить снять с него и себя одежду.
Но даже во время секса не разрешает приглушить свет...и смотрит в зеркало.
А затем чмокает в щеку - не целует в губы, потому что помада стерлась. И уходит.
На часах полночь. Я вспоминаю сказки - бальное платье обратилось рваньем, карета тыквой, и даже хрустальной туфельки не осталось. Я снимаю парик, смываю грим. За сигаретой - открытое окно и выключенный свет, можно задернуть зеркало, словно в доме покойника, - я тщательно *не* рыдаю.
Наверное, я счастлив. Каждому свое.

Не помню как и когда началось. Пять, десять лет назад? Вроде с чьего-то – постороннего! – замечания, мол, из натуральных блондинок, бесцветных, как некрашеная ткань можно слепить любой образ, потому-то их предпочитают модельеры.
Алекса зацепила та фраза. Бесцветных блондинов тоже касается, не так ли?
Сначала он просил детали. Иногда спрятать волосы под париком, добавить краски на веки (это же фест, все красятся – чего такого), потом *игры* переселились исключительно в спальню. Болезненный и странный ритуал. Ради него мы оба тратим значительные суммы денег на… реквизит, а его не смущают 600 километров расстояния.
Спектакль оправдывает себя.
Спектакли сначала дополнили…а потом заменили все.
Настолько, чтобы я успел забыть – каково это, прикасаться к нему, заниматься любовью без света и зеркала. Он требует возить фрагменты реквизита даже на гастролях. Дойтунг и Уилкокс недоумевают – какого дьявола чемоданы ростом с меня самого.
Алекс каждый раз выдумывает что-то новое. Я изображал «двухметрового качка» - ботинки на платформах и костюм с накладными плечами помог создать необходимый эффект, изображал бизнесменов, жигало, вампиров – «вставные клыки», неимоверная пошлость, но я отказался затачивать зубы у стоматолога, и кое-как сумел убедить Алекса…не настаивать; уговоры стоили мне рассеченных губ и надорванной мочки уха. Я не помню всего.
Да, женщин я изображал тоже.
Алекс выбрал темно-лиловое платье – блондинам не идет лиловое, но это был особый оттенок сливового перегноя; платье искрилось при искусственном освещении и доходило чуть ниже бедер, зачем там вообще была юбка – непонятно. На мне оно смотрелось отвратительно. Тощий сутулый мужик в элегантном платье за пятьсот евро. Крупные суставы и колени выпирали остро, будто на суковатой палке. Я выглядел не просто идиотски, я выглядел уродливо и смешно – и сорвал чертову лиловую тряпку, бесцеремонно швырнул на кровать, платье свернулось клубком, точно змеиная кожа. Клейкая блестящая кожа.
Я с ненавистью уставился на него.
Стрелки часов ползли к восьми, разве был у меня выбор?
Я вспомнил про другие аксессуары, их тоже выбрал Алекс. У него своеобразный вкус – не больно-то изысканный, китчевый скорее, чего ожидать от…мальчишки?
Чулки. Кружевное белье с пристежками и чулки, ажурные, тонкие, нетрудно подобрать на мой размер – я отнюдь не гигант. Я вертел их в руках, растягивал, они цеплялись за мои не особенно-то ухоженные, в заусенцах, пальцы. Хрупкие. Казалось, их разорвет неверное движение – и дыхание да, они тоньше паутины и первого льда на лужицах.
И у меня всего одна пара.
Я натянул белье – кружевное черное белье, было неудобно спереди, явно не приспособлено для мужских гениталий. Снова поморщился – чулки, чулки, как-то их…
Надел. Оказалось, ноги у меня вполне стройные, ляжки и икры тонковаты и сухопары для женских, но все гораздо пристойнее, чем опасался. Колени костляво выпирали, виднелся светлый пушок – да, хорошо что не черный, брить ноги… перебор. Я примерил туфли - лаковые туфли на каблуке. Боже. Как они ходят в этих орудиях пытки.
Зеркало ухмылялось. Часы гулко тиками.
Я принялся запихивать вату в бюстгальтер.
Результат оказался недурен – немолодая дама, достаточно элегантная, подводила осанка и неуклюжая манера едва не разрывать короткую юбку при ходьбе. Но Алекс… я надеялся, он одобрит.
В тот день он потащил меня «гулять».
Мы посетили несколько клубов, и я ощущал на себе мужские взгляды – слава всем богам, никого знакомых не попалось, - долгие заинтересованные взгляды. На вате и искристой ткани, я молчал и курил, чтобы не выдать себя мужским голосом, в баре бармен обратился – чего угодно, я жестами изобразил «Я немой»…
Немая. Ха.
Алекс наслаждался неловкостью, а я почти не замечал ничего, кроме него… ну и каблуков, ваты, застежки бюстгальтера – она впивалась в спину, словно выводок клещей, платье гнусно задиралось при каждом шаге. У зеркала он заявил, что доволен мной – сказал зеркалу, не мне.
…а мне оставались сигареты и пустота.
Как обычно.

- Я хочу, чтобы ты стал мною.
Он проговорил это невзначай, между двумя крохотными чашечками кофе в любимой турецкой кофейне. Я опрокинул свою чашку – и темно-коричневая жижа, словно гнилая кровь, залила кружевные салфетки.
- Что?
- Стал мною, - он вздернул ресницы, черный парик и косметика, оливковый грим редок, думал я… о боги, я уже прикидываю как изобразить его, я манекен, тень, призрак из Аида, поделитесь со мной плотью…
Только не Алекс. Только не его.
- Но… Алекс, это…
Перебор. Пожалей мою психику.
- Почему нет? – он мечтательно улыбнулся, ровные зубы – оскал, ему не идет улыбаться, смахивает на мифологическое чудовище, вроде суккуба. Говорят, улыбка идет только добрым и чистым душою людям… что ж, Алекс не из таких. Иначе, не предложил бы…
- Алекс, умоляю тебя.
«Пощади».
Кажется, выговорил это вслух: он расхохотался.
- Я не *спрашиваю*, Эрни. Я говорю тебе: стань мною. Ты знаешь, где купить парики и все прочее, ты знаешь, как я выгляжу и одеваюсь. Я приду сегодня вечером, и *очень разочаруюсь*, - он моментально сократил расстояние, снова звякнул фарфор, мелодичный нежный звук, точно пение тоскующих русалок, я отдалялся от *настоящего*, от Алекса, рассеивался на звуки-запахи – горечь и пряности; меня нет – тень из царства теней, только имитировать, только…
О боже. Божебожебоже…
- Алекс, почему… тебя?
«Я сойду с ума».
- Ты изображал мужчин и женщин, выдуманных мною и существующих в реале – но никто не *нравился* мне до конца. Кто может сравниться со мною самим? – он говорил без капли иронии, и от серьезности меня затошнило, я часто-часто сглатывал. Он погладил меня по подбородку, - ты отличный материал, Эрни, можно вылепить что угодно.
«Материал. Я… материал».
«Вот он и высказал это».
- Хорошо, - я поднялся из-за столика, кинул на густо-медовое дерево деньги, вдвое больше счета, пусть официант оставит сдачу на чай, - Жду как обычно.
- Я не сомневался в тебе, Эрни.

К восьми я был готов, но в голове гулко барабанило, я опасался инсульта или чего-то наподобие. Зеркало ухмылялось тысячью клыков, акульей пастью, Алекс в нем – чересчур похож на *настоящего*, я научился изображать других.
«У тебя актерский дар, Эрни. Перевоплощаешься отлично», - я царапнул зеркало ногтем.
Оливковый грим нанес на все тело – даже на интимные места, и выкрасил *все* волосы в черный. Идиотски смотрится само по себе. Но *это* мой главный… косплей, да. Так подобную игру именуют подростки-фанаты японских мультиков или комиксов.
Косплей. Влезть в чужую шкуру, не можешь быть-с-ним (нею), стань-им (ею).
Сродни каннибализму. Поглощению.
Этой ночью Алекс будет трахать самого себя – что это? Аутофагия?
Я застегнул пиджак.
Не думать…пока не думать, Алекс позвонит в дверь с минуты на минуту, я готов.
…Открываю, и едва не срываюсь прочь с порога – на холодные вечерние улицы, как есть в пиджаке, брюках и рубашке, потому что Алекс одет точь-в-точь как я, и сделал свой фирменный «начес» - я понадеялся, не станет, провозился с париком лишние три часа, и…
- Алекс.
Я не смог бы убежать.
Он не позволит.
Он толкает меня в глубину квартиры. Он похож на голодного хищника, или наркомана в ожидании дозы; он улыбается уголком рта, но улыбка более напоминает гримасу.
- Это ты… это я, - прикосновения. Парик-ресницы-линзы, грим по всему телу, я не сумею почувствовать его, меня нет – меньше, чем невидимка, меня нет нет нет…
- Эрни, ты… нет, я… Я прекрасен, - он хватает меня за руку и тащит к зеркалу. Картинка плывет предо мной медленно и кроваво, от головной боли и ужаса охота выть, сдирать тряпки и макияж, будто имитируя сеанс экзорцизма. Изгнать демонов.
«Я ведь предупреждал, что не выдержу».
- Я прекрасен, - повторяет он. Заклятье, магическая формула – отнимет у меня остатки души и собственного «я», физически воспринимаю, как остается только *тело* - тело Алекса, косплей, зеркальная фальшивка.
…Зеркало. В нем нас четверо – уже смахивает на оргию.
Разница в росте? Ерунда. Ничего не понимаю. Не узнаю, кто где, я-Алекс, Алекс-я.
- Прекрасен, прекрасен, - он целует холодное изображение в зеркале, потом возвращается ко мне, притягивает мое лицо. Тоже целует. Зеркало пародирует – извращение, вуайеризм, а вокруг столько света, подобно мириадам игл, хирургическая операция по извлечению личности, рот Алекса пахнет горьковато-кофейно, я слышу звон фарфора и капли белил, отблески ткани и его волос, аромат лака и парика.
…Кажется, он что-то говорит мне.
Не понимаю. Движения губ – я повторяю их, так нужно, я его копия, он способен любить только себя.
Он раздевает меня, гладит *свою* кожу. Грим по всему телу – неплохая идея. Я выучил его мимику.
Он льнет ко мне, голый, влажноватый внизу живота от смазки на возбужденном члене. Давно так *быстро* не реагировал.
Я стою покорно, неподвижно, и теперь слышу слова:
- Никогда не становись прежним, Эрни, я хочу тебя таким. Будь мною – мне не нужен никто, никто кроме… тебя-такого.
- Кроме себя? – уточняю я. Риторический вопрос. Зеркало выдало тайну гораздо раньше.
- Пускай. Я слишком прекрасен…чтобы быть с кем-то кроме самого себя. Я запрещаю тебе смывать грим. Оставайся таким. Оставайся мною. Тогда и тебе достанется «немного» любви.
Он смеется, запрокинув голову назад.
Хрупкий. Шея тонкая.
Через кровавую пелену я осознаю, что пальцы мои – на этой по-ящеричьи тонкой шее.
Зеркало фиксирует. Зеркало по-прежнему смеется, в нем торжествует Алекс и мое…растворение в нем. Кто лжец? Пальцы здесь и судорожные попытки вырваться – тоже, по ту сторону стекла и серебра – косплей.
Совершенная пара, Алекс. По твоему вкусу. Пусть зеркало запомнит.
Аутофагия, думаю я, когда он сползает на пол – грузной, лишенной всякой эстетики и притягательности, тушкой. Звериной почти. Подстреленная куница. Ну, либо чешуйчатая кожица рептилии.
Пелена рассеивается. Я… о боги… я…
Сознаю?
Нетнетнет.
Я не убил его. Зеркало – вновь ложь? Не отражай, не смей – нет *такого* Алекса с глазами-пустотой, с пятнами-синяками на шее, кто изуродовал его?
Зеркало. Не я.
В момент удара по стеклу ощущаю холод, а потом жар собственной крови.
«Зеркала больше нет», - успокоено думаю я, а потом сажусь рядом с Алексом. Кровь с располосованных пальцев заливает его, почему он не протестует? Кровь запачкала волосы. Или парик… нет, волосы.
- Алекс, очнись.
Он тих.
Я поднимаюсь и медленно отступаю от *тела*. Кукла, всего лишь кукла – квинтэссенция наших игр, существо из грима и имитаций.
Он - тень из царства Аида.
Кто тогда я?
На полу – залитые кровью осколки, но они дают ответ.
Я – Алекс.
Тот – на полу – чужой, а я Алекс.
Я продолжу косплей.